Три повести о Бочелене и Корбале Броче

Чего нельзя сказать про одежду фатоватого танцора, которую он нынче носит - она явно подходила личности более высокой и широкоплечей. Что за грустная истина, размышлял он, пробираясь по мусору переулка за Дворцом Земных Восторгов в поисках... чего-то, хоть чего. Грустная истина: телесные искусства рано или поздно не могут не сдаться одряхлению. Талант и мастерство уступают путь ноющим мышцам и хрупким костям. В мире нет места стареющим артистам, сей брутальный факт стал еще очевиднее, едва демон обнаружил мертвого танцора. Морщинистое лицо незряче смотрело на звезды, отражая слабое удивление или даже гнев от пришедшей наконец мысли, что такому согбенному старцу уже не выкинуть затейливого коленца. Да, наверняка громкий хруст, сопровождавший последний пируэт, прозвучал особенно мерзко.

Демон сомневался, что у него были зрители. Еще один горький для постаревших мастеров факт - никто не смотрит, никому не интересно. Прыжок, кувырок и треск, руки раскинуты на грязной мостовой, лежи нетронутый никем, кроме мелких пожирателей плоти, живущих в живом теле и только теперь осмелившихся выйти наружу.

Порок всегда был убежищем артистов. Когда не остается ничего иного, еще есть выпивка. Сомнительные плотские услады. Избыток излишеств на переполненных блюдах. Войско презренных предсмертных желаний и мириады субстанций, позволяющих исполнить желания. Или позволявших. Прежде, в добрые старые дни.

Но отныне в Чудно правят добродетели, правят грозно и надменно. А люди танцуют на улицах. То есть иные танцуют или пытаются, только чтобы умереть. Как бы последняя щедрота. Щедрот в эти дни много. Жить чисто, жить с непоруганной честью. Умереть медленно. Умереть внезапно. Но, увы, всегда умереть. Демон же, даже захоти умереть, не в силах выполнить желаемое. Он существует, на манер скрытых потребностей, и видит неизменность природы грустных смертных. Пригибайся и подныривай, избегая неизбежного: пробуждения мелких пожирателей плоти. В конце... будет конец и только конец. Бедная почва.

Многие ли наслаждения, мрачно размышлял демон, поистине чисты? Многие ли жизни проплывают лебедями сквозь множество засад, устраиваемых телесным миром? Вот иной сорт танца, с неистово хлопающими крыльями на пятках, и он особенно непривлекателен. Вычурный, манерный, с отрицающими жестами и спазмами крайностей. Демон находил такое зрелище угнетающим. Строго говоря, что НЕ убивает?

Руки, копающиеся в мусоре позади Дворца Земных Восторгов, коснулись и схватили некий предмет. Толстопузая глиняная бутыль, дно поцарапано и горлышко отбито, но в остальном... идеальна. Демон поднес ее к глазам. Да, раньше она содержала спиртное.

Инеб не удержал широкой улыбки, расщепившей грязное прыщеватое лицо, поднес бутыль к носу и втянул миазмы затхлого аромата. Ей наверняка много лет, той поры, когда Дворец служил совсем иным обыкновениям, когда внутри предлагали совсем иные дары, нежели зеленые листья.

Отвислые губы вытянулись, лаская холодную глазурь, пробуя сглаженные узоры клейма изготовителя. Красный кончик языка порхал над острым краем горлышка. Он принюхался, фыркнул, погладил бутыль пальцами и плюхнулся в кучу отбросов. Есть мелкие пожиратели плоти, и есть такие же мелкие, незримые твари, что прилипают к памяти вкуса и запаха. Полночи пройдет, прежде чем бутыль отдаст последнюю кроху.

- Никогда не интересовался, что стало с Похотью?

Крошечные глазки Наузео Неряха сузились посреди вялых складок жира, но единственным его ответом стало звучное извержение газов откуда-то снизу. Он вытянул маслянистую грязную руку и подхватил личинку с груды гнилых овощей, и заботливо поместил ее на высунутый язык. Язык втянулся. Короткий хруст и причмокивание.

- А казалось, - продолжала Сенкер Позже, подавляя зевоту, - из всех нас она была самой... упорной.

- Может быть, - прогнусил Наузео, - потому мы ее и не видим. - Он взмахнул рукой. - Переулок дает скудную добычу, он остался тощим крысам, визгливым личинкам и ненадежным воспоминаниям о прошлой славе. Не говоря уже о жалком нашем собрате, Инебе Кашле.

- Твои воспоминания, не мои, - возразила Сенкер Позже, сморщив пуговку носа. - Твоя слава покоилась на излишествах, и все они были слишком, на мой вкус, неистовыми. Нет, этот переулок и его скромный ритм вполне меня устраивают. - Она вытянула вовсе не отличавшиеся чистотой ноги и поудобнее погрузила их в мусор. - Не вижу резона уходить, а жаловаться - и того меньше.

- Рукоплещу твоему самообладанию, - сказал Наузео, - и апломбу. Лежишь тут день за днем и наблюдаешь за моим умалением. Я стал сплошными складками кожи. Даже запах моей персоны из мерзкого стал затхлым, из затхлого земляным - словно я всего лишь обрубок гнилого пня на залитой солнцем поляне. И, смею указать со всей кажущейся неделикатностью, ты тоже стала меньше, чем была, дорогуша. Кто теперь поддается твоим чарам?

- Никто? Но, признаюсь, мне не хочется беспокоиться.

- Так и начинается путь к исчезновению, Сенкер Позже.

Она вздохнула: - Полагаю, ты прав. Надо что-то делать.

- А именно?