Три ролика магнитной ленты

Один состав притормозил, сбавил ход. Вагоны все высокие: что в них — не видать. Вскарабкалась мать по металлическим лесенкам на один вагон — пусто… Пропустила несколько вагонов, снова вскарабкалась — не уголь, кокс. Люди говорили, от него еще больше жару, если с углем вместе жечь. Вытащила мешок из-за пазухи и быстро-быстро стала накидывать шершавые серые комки. С полмешка накидала… Состав резко дернулся, нога со ступеньки соскользнула… Ей бы бросить мешок да руками схватиться за борт вагона, а она в мешок крепко обеими руками вцепилась. Так и ухнула вместе с ним вниз…

Через два дня похоронили ее цеховые да соседи. Робку нашли с помороженными руками. Подобрал его железнодорожный обходчик.

…Так рассказывали. Так и запомнил Роберт Богодухов. А как было на самом деле — кто знает?..

…Мы идем вдвоем по зимней улице. Под ногами мягкий, только что выпавший снег, ноги погружаются, словно в пух. Стволы деревьев с одной стороны, с северной, залеплены снегом. Небо — серая мгла.

Разговариваем. Роберт, даже когда говорит о трагическом, улыбается. Грустная улыбка. Беседуем почтительно. Роберт не балагурит, как обычно. Отвечает не сразу, обдумывает, иногда изучающе заглядывает мне в лицо.

Я слушаю внимательно.

— Мечтал я пацаном найти счастье, — рассказывал Роберт, поводя плечами и втягивая кисти в рукава. — Подкову искал. Наши, детдомовские гаврики, рассказывали, будто она может принести счастье. Только не всякая подкова годна для счастья. Старая нужна: чем старее, тем лучше. Да и это, сказывали, еще не все. Ее, ржавенькую, нужно правильно найти… Вот как!..

— В тридевятом царстве, под старым дубом? — улыбаясь сказал я.

— Нет, не то. Там свои законы. Перво-наперво, о подкове думать не моги. Найти нужно невзначай. Об нее, об счастливую, нужно непременно запнуться правой ногой. Левой — к несчастью…

— Вот даже как!

— И это еще полдела. Ее, старую, запыленную, с кривыми гвоздочками нужно правильно с земли поднять: правой рукой с зажмуренными глазами. Поднять, три раза плюнуть и бросить назад через левое плечо. И чтобы не оборачиваться, не глядеть, куда упала, иначе — счастью конец.

— Ну и что, нашел ты свое счастье? — спросил я.

— Несколько раз находил, да все с изъяном: то подкова нецелая — обломок, то увидел раньше, чем запнулся, то еще чего. Один раз все было чин чинарем: и подкова целая, и запнулся как положено, зажмурился, плюнул, кинул… Через правое плечо…

Богодухов замолчал, улыбнулся.

— А потом слышу — цзинь! бах! — «Твою-мою нехорошую мать». Волей-неволей пришлось оглянуться. Куда, думаю, угодил? Оказывается, высадил стекло в окне. Переусердствовал. Пришлось дать деру!

— Вот уж, поистине, счастье на дороге не валяется, — сказал я.

— Где уж там!

Помолчали. Я заговорил с ним о Спирине, о Ваське Мохове.

— Фикса — змей! — сказал Роберт. — Я это потом понял. А ведь поначалу он меня как брата родного обогрел, так же как и Ваську, взял к себе в бригаду. Ну, мы частенько налево халтурили — кому чего по жестяной части… Я от него отколюсь. И Ваське нужно смываться.

— Однажды я видел тебя в читальне. Что ты читал?

— Наверное, кроссворды решал. Люблю это дело.

Мы пошли к общежитию. Стемнело. Во всех окнах горел свет. Через открытую форточку одного из окон женского общежития доносилась неторопливая «Рябинушка». Девушки пели ладно. Окно второго этажа было задернуто занавеской, и не видно — сколько их там.

Мы остановились, прислушались.

Потом Богодухов словно очнулся, протянул мне руку:

— Ну, пока! Бывайте, — сказал и ушел в общежитие.

18

Васька Мохов постепенно выздоравливал. Целыми днями слонялся по коридорам больницы. Рана под толстой марлевой повязкой зарубцевалась. Только иногда словно туман наплывал, голова начинала кружиться и тогда Васька ложился в постель.

За окном белым-бело. Снегу навалило много. Зима! Иногда на карниз прилетали и садились голуби, заводили свою воркотню, скоблились клювами и царапали коготками жестяной наличник.

Напротив ездил башенный кран, таскал кирпич, цемент. Это строили новый больничный корпус.

Внизу затарахтел бульдозер, подъехал к самому забору, остановился. На гусеницу вылез парень в стеганой спецовке, замахал рукой. Может, ему, Ваське? И верно, ему! Это Шлентов прикатил. Васька встал коленями на подоконник, высунул в форточку голову:

— Куда поехал?

Шлентов что-то прокричал в ответ, но ничего нельзя было разобрать, — трактор тарахтел. Васька показал на трактор, на уши, — ничего не слыхать. Шлентов приглушил мотор.

— Куда поехал, спрашиваю? — крикнул Васька, и в голове загудело от натуги.

— Туда, — Шлентов махнул рукавицей в сторону пустыря. — Ров велено заваливать. Там не нынче завтра новые дома строить начнут. Ну, а ты как?..

— Ничего, помаленьку.

— Скоро ли выпишут?

— Не знаю.

— Я к те приду вечером. С бригадиром. Гостинцев принесем.

— Ладно, — крикнул Васька.

Няня, молоденькая девушка, потянула его сзади за пижаму:

— А ну слазь! Голову застудишь. Тебе что, мало еще? Менингит хочешь схватить?

— Чего схватить? — переспросил Васька.

— Менингит, вот чего. Болезнь такая, на мозги действует. Останешься на всю жизнь дурачком.