Три сестры

Зигги задирает рукав пиджака, чтобы показать чистую кожу.

– Как видишь, Ливи, у меня нет номера на руке. – Зигги опускает голову.

– Как ты знаешь, Зигги, мне наплевать. Мне наплевать, если ты врал, обманывал и воровал, чтобы уцелеть. Никто не вправе судить нас за то, что нам пришлось пережить. Просто я хочу, чтобы мы были близки и могли делиться своими историями, когда захотим. И я не святая и не ангел. Все мы выживали, делая то, к чему нас вынуждали обстоятельства.

В этот момент Ливи понимает, что должна сказать ему то, что собиралась, и либо он согласится с ней, либо она его больше не увидит.

– Зигги Равек, я выйду за тебя при одном условии: мы будем говорить о том, что с нами произошло, когда захотим, будем рассказывать об этом детям и внукам и никогда не перестанем об этом говорить. Нам нельзя скрывать все это и делать вид, будто все в прошлом, и пытаться забыть… – Она замолкает. – Скажи, ты забыл хоть что-то из лагерной жизни?

Зигги качает головой:

– Я помню каждое мгновение каждого дня.

– Это уйма воспоминаний, да? Если только мы не хотим прожить жизнь, пытаясь отгородиться от чего-то, едва не погубившего нас, лучше нам свыкнуться с мыслью, что лагерь в той же степени часть нашей жизни, как и каждый из нас.

– Ты сказала, что выйдешь за меня.

Улыбаясь, Зигги достает из кармана маленькую коробочку. Открыв ее, он берет кольцо, которое надевает на палец Ливи.

Она поднимает руку и любуется крошечным зеленым камнем.

– Он такого же цвета, как весенний лес во Вранове! – восклицает она.

Глава 31

Реховот

1952 год

Ливи бродит по саду роз в поместье Вейцманов с охапкой цветов в руках, сорванных для составления букетов. Она кладет цветы на садовую скамейку и продолжает путь среди розовых кустов, внимательно присматриваясь к крошечным почкам, обещающим обильное цветение на следующий год. Сегодня утром садовники вскопали почву, и темная жирная земля так притягательна, что Ливи наклоняется и зачерпывает горсть, а потом дает ей просыпаться между пальцами.

– Ты теперь моя земля, – шепчет она. – Моя родина. Спасибо, что приняла нас.

Ливи не слышит, как к ней подходят президент с премьер-министром Давидом Бен-Гурионом. Обернувшись, она видит мужчин, сидящих на скамье, куда она положила розы, и внимательно глядящих на нее.

– Гм, – хмыкает президент Вейцман.

Ливи вздрагивает, с ее рук все еще сыплется земля.

– Простите, простите меня, пожалуйста, я…

– Ливи, зачем вы извиняетесь? – со смехом спрашивает президент. – Вы правы, это ваша земля. – Он поворачивается к премьер-министру. – Давид, наверное, вы согласитесь, что это скорее земля Ливи, чем наша. – (Бен-Гурион с грустной улыбкой кивает.) – Вы потеряли так много, Ливи. Никто из нас не в силах представить всю полноту ваших страданий. Если кто-то и заслужил право быть здесь, то это вы и ваши сестры.

Ливи вытирает руки о фартук и возвращается на постриженную лужайку, потом быстро подходит к скамье и забирает цветы.

– Знаете, Ливи, а президент прав. Это теперь ваша отчизна, и мы почитаем за честь, что вы признаете ее. – Бен-Гурион встает и слегка кланяется Ливи.

– Благодарю вас, господин премьер-министр. Я пойду, поскольку не сомневаюсь, что вам надо обсудить важные дела. – Покраснев, Ливи собирается идти в дом.

– А надо ли, Давид? – игриво спрашивает президент Вейцман.

– О-о, уверен, мы что-нибудь придумаем, – отвечает Бен-Гурион, а Ливи поспешно уходит.

* * *

Уже некоторое время Ливи не ходит на работу: президент серьезно болен, и худшие опасения Ливи оправдываются, когда в ноябре она, придя на кухню, узнает, что ночью он умер.

Весь день Ливи видит, как сотни мужчин, женщин и детей собираются у ворот, чтобы оплакать человека, посвятившего свою жизнь тому, чтобы подарить им землю обетованную.

Роняя слезы, Ливи размышляет об обещаниях. Клятвы, договоры, обязательства и обеты – все это означает одно и то же: решимость воплотить свою мечту. Израиль уже дал ей больше, чем она смела надеяться. Как и обещали отцу, ее сестры заботились о ней, и она знает, что тоже заботилась о них. Она нащупывает маленький ножик: он всегда с ней – в сумке или в кармане. Она вспоминает, как Циби с его помощью кормила ее кусочками лука – такой пустяк, но тем не менее такая же часть их договора, как мамины подсвечники. Ад сошел на землю под видом Освенцима-Биркенау и всех других лагерей, и все же, и все же она нашла этот ножик, и сестры отыскали Магду, и Магда спасла им жизнь по пути к смерти. Даже в аду они нашли надежду, которая помогла им выполнить обещание.