Три слова о войне

«Как вы?» – спрашивает бабушка Даница Обрадович в самой западной точке православного мира в Дивоселе, недалеко от Госпича. Она сидит у тяжелого пулемета «браунинг», замаскированного листьями, и беспомощно разводит руками, извиняясь за то, что ей нечем угостить нас, кроме воды. Повариха в отставке лет за семьдесят, в круглых старушечьих очках, в военной куртке, но в мягких домашних тапочках, она научила односельчан стрелять из пулемета и вести огонь из миномета. Ее позиция, вынесенная далеко вперед, находится совсем рядом с вражескими окопами, она практически не защищена с флангов, которыми часто, сквозь густой кустарник, пробираются группы диверсантов.

Почти каждую неделю она теряет двух-трех своих соратников. Этот прекрасный зеленый пейзаж пропах смертью. Возникает чувство, будто со всех сторон на тебя пялятся глаза убийц, и тебе никак не оборониться от них. Заросшие двухнедельной щетинистой бородой, люди бабушки Даницы разговаривают, не снимая пальца со спусковых крючков своих автоматов. Где только я не побывал, чего только не видывал, но, похоже, никогда не был так близко к смерти, как на передовых позициях у Дивосела, в местах, которые (о, сколько в том иронии!) называются Великий край!

«Пришлите хоть какую помощь, Христом Богом прошу! – заклинает нас старушка, которую куда легче вообразить у плиты, чем за «браунингом». – Пришлите добровольцев, армию, хоть кого-нибудь! Мы здесь долго не продержимся…»

Перебежав пристрелянную поляну, я спрашиваю бойца, кто противостоит им, там, по ту сторону садов и рощ.

«Эх, кто… – отвечает он. – Такая же голь и нищета, как мы здесь… Беднота, брат, но они ведь, как и мы, тоже здесь родились, и каждый камушек знают…»

Через двадцать дней после этой встречи Дивосело сровняли с землей, все его защитники погибли. После артиллерийской подготовки, которая продолжалась шестнадцать часов, хорватская армия под предводительством международных псов войны и наемников ворвалась в Дивосело и уничтожила все, что шевелилось. Солдаты Объединенных Наций не обнаружили ничего живого – ни кошки, ни собаки, ни овцы!

Бабушку Даницу зарезали прямо у ее пулемета системы «браунинг», после того как она расстреляла все патроны. Я представляю, как на низенькую, полненькую старушку с добродушными глазами из кустов наваливаются легионеры в черном с кинжалами в руках. Эта сцена преследует меня. Может быть, я сделал не все, что мог? Может быть, мне надо было встать посреди главной площади Белграда и кричать во весь голос, просить помощи для бабушки Даницы и ее людей?

На рынках Белграда я встречаю ее ровесниц, покупающих паприку для зимних заготовок и жалующихся на цены. Та же походка на измученных венами ногах, те же старческие пятна на руках, те же очки в тонких металлических оправах… У бабушки Даницы не было возможности делать заготовки на зиму – за своим пулеметом, а иногда и за минометом, она защищала золотое осеннее обилие белградских рынков и своих однолеток, полагающих, что в связи с подорожанием паприки уже наступил конец света.

Хорватия отпраздновала свою великую победу при Дивоселе над бандитами, сепаратистами и сербскими террористами. Участников наградили. Оркестры играли марши. Красивые дикторши с улыбками на лице описывали этот последний хорватский подвиг. В село Медак вернули голые трупы с перерезанными горлами и расколотыми черепами. Большинство тел сожгли. Хорватской общественности никто не объяснил, что вождем «бандитов, сепаратистов и террористов» была добродушная старушка, которая защищала свой дом, кошку и цыплят.

Одежду защитников спалили: она была слишком убогой, чтобы взять ее в качестве трофея. Солдаты Объединенных Наций не обнаружили ни одной личной вещи. Они плохо искали. В тенечке, где когда-то стоял «браунинг», в пожухлой траве остались очки бабушки Даницы (плюс три с половиной) с разбитым левым стеклом. В этих сломанных очках, в мелких осколках линзы, многократно умножается небо, которое все видит и все помнит.

Дворяне

Краина оделась в черное…

Нет здесь ни одного человека, не потерявшего кого-нибудь из близких.

Нигде я не видел столько женщин в черном, как во Дворе-на-Уне, первом освобожденном городе Краины. С глазами, покрасневшими от слез, с исстрадавшимися бледными лицами, они стоят в церкви, где идет служба памяти павших и во славу сербского войска.

Сюда в 1875 году прибыл из Швейцарии Петр Карагеоргиевич Первый, чтобы под именем Петра Мрконича поднять восстание против турок. Рассказывают, что через Двор-на-Уне его провезли тайно, в бочке из-под вина. Я живо представляю себе долгое путешествие от женевского кафе «Клемане», где любил сиживать король, до самого сердца мрачного букового леса, где по сей день у холодного родника находится постамент разрушенного памятника. Не зря граждан Двора-на-Уне зовут дворянами!

На стене кто-то написал: «НЕ ПЛАЧЬ – ЭТО КАЖДЫЙ МОЖЕТ!»

На краинском фронте, перебираясь с позиции на позицию, художник и писатель Драгош Калаич читает карманное издание Плутарха на итальянском.