Три солнца. Повесть об Уллубии Буйнакском

— А что ж тут удивительного? — возразил скрипучий голос — Студенты испокон веков были зачинщиками всех антиправительственных беспорядков. Одно не могу я взять в толк: зачем только мы учим их? Зачем пичкаем всякими знаниями? Давно бы пора уже понять, что от этой ученой премудрости ничего хорошего не проистечет. Только смута и беспорядки…

— Ничего, — злорадно прогнусавил первый голос. — Поглядим, что-то запоют они сегодня.

— Известно что, — уверенно откликнулся второй. — Отпираться будут. Или каяться…

Тату с ненавистью оглянулась назад. Ох, как хотелось ей сказать этим людям все, что она о них думает. Но она сдержалась. Ограничилась тем, что проговорила вполголоса, сквозь зубы:

— Нельзя ли потише, господа? Вы мешаете слушать. Недовольно покосившись на нее, «господа» притихли и обратили свои взоры к маленькой сцене, где за столом, покрытым зеленым сукном, расположились члены суда. В центре восседал председатель суда Пиралов, худой сутулый человек, в белом кителе с полковничьими погонами. Слева от него — тучный и грузный Ибрагим Кади Кадиев. Белая чалма обвивала его черную овчинную папаху. Справа от Пиралова сидел полковник Даногуев в щеголеватой серой черкеске с серебряными газырями. Его холеные пальцы покручивали торчащие кверху усы, маленькие хитроватые глазки пытливо вглядывались в зал. Рядом торчала нелепая фигура длинношеего Кебек Хана Аварского. Он то и дело отирал тонким цветным платком блестящий от пота бледный лоб, время от времени отвечая кивком головы Даногуеву, что-то нашептывающему ему на ухо.

Чуть поодаль от этого большого стола за отдельный столиком, погрузившись в бумаги, восседал прокурор Васин в бриджах и английском френче. Крохотные усики и коротко стриженная бородка клинышком никак не гармонировали с густой шапкой темных волос, вороновым крылом ниспадающих на лоб, чуть ли не до самых бровей.

Вооруженные солдаты ввели заключенных.

Все они были в новой одежде. Друзья и родственники одели их перед судом.

Впереди шел Уллубий, за ним — все остальные. Уллубий был в черной каракулевой папахе, в новенькой коричневой черкеске без ремня и газырей. Выглядел он хорошо. Тату даже показалось, что он стал спокойнее и выше ростом. Во всяком случае, если бы не нездоровая бледность и не наручники, она ни за что не сказала бы, что этот щеголевато одетый молодой человек приведен в зал прямо из затхлой, сырой и зловонной тюремной камеры.

Уллубий шел спокойно, голову деря «ал высоко. Он пристально вглядывался в зал, видимо пытаясь найти глазами хоть кого-нибудь из близких или знакомых. Инстинктивно Тату поднялась ему навстречу, но, поскольку в этот момент все сидящие в зале тоже невольно приподнялись, чтобы лучше разглядеть обвиняемых, Уллубий ее не заметил.

Абулав и Сайд, как и Уллубий, были одеты в новую, чистую одежду, Но в отличие от Уллубия они не побрились перед судом: лица их заросли густой черной щетиной. То ли поэтому, то ли просто потому, что нервы не выдержали, но, увидев своих, Умуят и Умукусюм заплакали.

Звеня наручниками, обвиняемые сели на скамью. За спинами у них выстроилась охрана: двенадцать казаков, вооруженных винтовками с примкнутыми штыками.

— Господа! Господа! Прошу сесть! — громко воззвал Пиралов.

Шум и волнение в зале постепенно улеглись. Наступила мертвая тишина. Это уже был четвертый, последний день процесса. Все ждали выступления прокурора.

Поднялся над своими бумагами прокурор Басин. Холодно оглядел сквозь очки зал, повернулся почтительно к членам суда и медленно начал обвинительную речь:

— Господа судьи! Сегодняшний процесс является лишь отголоском тех многочисленных процессов, которые ведутся на территории, занятой Добровольческой армией. В продолжение двух лет несчастную Россию терзают большевики, громогласно объявившие на весь мир, что они исповедуют доктрину Маркса, и написавшие на своем знамени лозунг «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!». В действительности, господа, эту доктрину исповедует лишь жалкая горстка фанатиков. Что же касается основной массы людей, называющих себя большевиками, то они давно уже заменили доктрину Маркса разбойничьим кличем Степана Разина: «Сарынь, на кичку!»

Сдержанный ропот пронесся по залу.

— Что он плетет? — шепнула Умуят. — Ни одного слова не понимаю!

— А тут и понимать нечего. Лжет, как последний негодяй. Пользуется тем, что никто ему возразить не может! — гневно ответила ей Тату.

Пиралов, как видно, тоже был не в восторге от такого начала обвинительной речи. Звякнув колокольчиком, он строго оглядел зал, а потом, повернувшись к Васину, наклонил голову, словно бы предлагая ему продолжать. Но по выражению лица председательствующего прокурор понял, что пора от общей, риторически-патетической части обвинительной речи переходить к конкретно-деловой. Он порылся в своих бумагах, достал листок, поднес его к самому лицу и уже совсем другим, уныло-будничным тоном начал: