Три солнца. Повесть об Уллубии Буйнакском

Очнулась она уже на улице. Почему-то запомнился ей ствол дерева с обломанной веткой и прислонившаяся к нему, безудержно рыдающая Умуят. А она, Тату, держит плачущую за руки, сжимает их изо всех сил и повторяет:

— Успокойся, родная… Еще не все погибло… Можно ведь еще обратиться с просьбой о помиловании. Сейчас мы поедем в Шуру, к маме. Она дойдет до самого Халилова, ты ведь ее знаешь… Мы спасем их! Вот увидишь! Не может быть, чтобы… Не может быть…

«…Адвокат говорил, что я могу подать прошение. Милая Татуша, я подам прошение? Да никогда! Ты бы тогда не признала во мне Уллубия. Жаль остальных товарищей, их напрасно со мною связали…

Если ты меня любишь всей душой, не проливай ни единой слезы, пусть злые вороги не насмеются. Если ты любишь меня всеми своими помыслами, не опускай долу глаз своих, пусть никто из них не заметит твоей слабости, напротив, пусть каждый встретит молнию в твоих глазах и заерзает, как преступник.

Будь смела и решительна, как всегда. Запомни, что на мне свет клином не сошелся! Будь тверда и с гордо поднятой, чудной своей головой шагай к светлому будущему. Смотри вперед и живи на благо нашего народа* который ты так любишь. Не делай никаких глупостей.

Ну, прощай! Целую далеким и таким близким поцелуем. Твой Уллубий».

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Халилов изо всех сил старался выполнить обязательства, которые он взял на себя перед командованием Добровольческой армии. Все они, в сущности, сводились к одному: искоренить большевизм.

Казалось, он достиг многого. Едва ли не все большевистские главари арестованы, осуждены и приговорены. И если верить идеологам, твердящим, что среди толп, зараженных микробом большевизма, найдется едва только горстка идейных, болезнь эта, от которой лихорадит весь Дагестан, должна пойти на убыль. Есть вроде бы все основания надеяться, что теперь, когда движение обезглавлено, оно само собой захлебнется и иссякнет.

Факты, однако, опровергали этот оптимистический прогноз. Изданный Халиловым приказ о мобилизации населения в Добровольческую армию, не выполнялся. Окружные начальники с тревогой сообщали, что жители аулов в деникинскую армию не идут.

Во многих аулах стали организовываться партизанские отряды. Они нападали на деникинские гарнизоны, отчаянно сопротивлялись отрядам карателей. В одном из горных аулов деникинский карательный отряд был разбит наголову и истреблен весь, целиком, до единого солдата.

Эта тревожная обстановка не позволяла Халилову привести в исполнение приговор военно-шариатского суда над большевистскими главарями. Нашлись у него осторожные советчики, уверявшие, что эта мера повлечет за собой новые волнения, быть может, чреватые даже полной политической катастрофой.

Вести о непрочном положении Добровольческой армии в Дагестане приходили не только в Петровск, но и в ставку самого Деникина. Встревоженный этими известиями, Деникин чуть ли не каждый месяц менял командующих своими войсками в Дагестане.

Совсем недавно, в апреле, темирхан-шуринское «высшее общество» — князья, духовенство, офицерство, купечество — торжественно встречало деникинского генерала Эрдели, который громогласно заявил на банкете, устроенном в его честь, что «деникинское командование рассматривает народы Дагестана как своих естественных союзников в борьбе с большевизмом». Но прошло совсем немного времени, и генерал Эрдели исчез. На смену ему явился новый генерал — Попов, прославившийся своей жестокостью на Кубани. Этот, сойдя с поезда в Шамилькале[46], первый визит нанес главе британской военной миссии в Дагестане полковнику Роуландсону. Роуландсон занимал один из лучших номеров самой роскошной в городе гостиницы «Европа» — на Барятинской улице.

Он знал, что на днях в город должен прибыть новый командующий, но точно о времени его приезда извещен не был. Его слегка удивил этот внезапный визит, сделанный столь экстравагантным образом — без предупреждения и вообще без каких бы то ни было обязательных в таких случаях церемоний.

Улыбающийся, стройный, гладко причесанный на прямой пробор, набриолиненный англичанин в хорошо сшитом штатском костюме являл собой резкий контраст обрюзгшему, хмурому, неприветливому и мрачному генералу. Он поспешил выразить искреннее сожаление, что не был извещен заранее о визите его превосходительства, иначе счел бы за честь лично встретить поезд генерала.

Легким наклоном головы генерал выразил полковнику благодарность за эти учтивые слова. Не улыбаясь, отрывисто заговорил по-английски:

— Не обессудьте, господин полковник! У меня дурной характер. Не люблю, когда меня ждут. Даже домой, к семье, имею обыкновение являться неожиданно. Впрочем, смею вас уверить, эта странная прихоть имеет и свои выгоды. Иногда весьма полезно свалиться нежданно-негаданно, как снег на голову…

Они рассмеялись.