Три солнца. Повесть об Уллубии Буйнакском

— Мы власть, — сказал Уллубий. — Законная власть. И ни при каких обстоятельствах не можем допускать и поощрять самосуд.

Из Мюреге решили двинуться в кумыкский аул Каякент. Десять всадников во главе с Халимбеком отправились вместе с ними, заявив, что будут сопровождать их до самого Каякента.

Уллубий ехал впереди отряда на стройном вороном жеребце, которого подарили ему мюрегенцы взамен убитого коня.

Они проделали уже добрую половину пути, когда чистое ясное небо стало быстро затягиваться тучами. Налетел резкий порыв ветра. Над горами блеснула молния, вдалеке глухо заворчал гром.

— Ну и польет же сейчас! — сказал кто-то из бойцов.

— Скорее бы! — отозвался другой. — Ты только глянь кругом: все выгорело!

И тут раздался такой удар грома, как будто небо треснуло прямо над их головами. Едва успели они надеть бурки, сразу же словно прорвало: хлынул ливень. Да какой! Лило, будто из ведра. Вновь сверкнула молния, и по спинам всадников застучали крупные градины. Лошади рванули вперед, потом закружились на месте.

Всадники продолжали свой путь.

Пыльная дорога превратилась в сплошное месиво жидкой грязи. Лошади еле шли. Потоки мутной грязной воды неслись вниз, смывая все на своем пути.

Ливень преследовал их до самого Каякента. Но все были рады, потому что твердо знали: ливень этот очень нужен сейчас. И природе, и им — людям.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Теплый предутренний ветерок ворвался в раскрытое окно, прошелестев в ветках акации. Две крохотные пичужки, сидя на ветках друг перед другом, самозабвенно пели какую-то свою, птичью песню. Пели не в унисон, а поочередно, словно два состязающихся ашуга: одна умолкнет, другая запоет. Потом вторая, словно высказав все, что хотела, умолкает, и снова вступает первая.

Уллубий с наслаждением вслушивался в их звонкие, безмятежные голоса. Спать больше не хотелось. Пожалуй, это было первое утро за целую неделю, когда он проснулся, чувствуя себя вполне здоровым.

Да, не меньше недели прошло с тех нор, как жестокая простуда, которую он схватил в горах во время поездки по аулам, свалила его в постель. Врач нашел у него воспаление легких. Преодолевая слабость, Уллубий встал, подошел к зеркалу. Осунувшееся лицо с глубоко запавшими глазами глянуло на него. Да, здорово его скрутило, ничего не скажешь!

Варвара Ивановна и Оля трогательно ухаживали за ним все эти дни. А на пятый день болезни нежданно-негаданно приехала Джахав. Увидев, что ее любимый младший брат тяжко болен, она заплакала. Хотела даже, не слушая никаких резонов, немедленно забрать его к себе, в аул. А когда врач категорически запретил перевозить больного куда бы то ни было, твердо заявила, что будет отныне выхаживать его сама.

Услыхав, что Уллубий встал, она тотчас же вошла к нему.

— Ну как? Получше тебе, родной мой? — спросила заботливо.

— Вроде уже самое скверное позади, — ответил он. — Хотя болезнь эта проклятая здорово меня вымотала…

Джахав ушла к Варваре Ивановне, вернулась, поставила на стол молоко: знала, что Уллубий любит теплое молоко. Села на пол, как садятся обычно дагестанские женщины: поджав под себя ногу, полусогнув другую. Сидела, смотрела жалостливо. Она самозабвенно любила брата. Любила так, как умеют, пожалуй, только горские женщины. Уллубий часто думал об этой любви старшей сестры к нему с каким-то неясным чувством вины. Он сознавал, что, как бы щедро ни платил ей в ответ самой искренней братской любовью, все равно она будет любить его сильнее, глубже, самоотверженней. Тут ничего не поделаешь. Так уж, видно, устроено женское сердце.

В дверь постучали. Джахав пошла открывать. Послышались знакомые женские голоса. Сердце Уллубия забилось тревожно и радостно… Неужели?

Дверь отворилась, и в комнату вошли, улыбаясь, Тату и Зумруд.

Уллубий растерялся, как мальчик. Кровь прилила к его лицу. Он встал и пошел было им навстречу, потом, вспомнив, что полуодет, стал второпях натягивать па себя рубашку.

Зумруд и Тату подошли к Уллубию. Сперва одна обняла его за талию правой рукой, потом другая: так здороваются в горах при встрече сестра с братом.

Джахав глядела на сцену, ничего не понимая. Кто они, эти девушки? По какому праву позволяют они то, что не всегда разрешает себе даже она, единокровная сестра Уллубия?

Уллубий тем временем оправился от смущения и стал расспрашивать Тату и Зумруд о здоровье Ажав.

— Она услышала от кого-то, что вы больны, а нет ей ни сна, ни покоя. Хотела сама приехать, да не смогла. Худо себя почувствовала, — объяснила Зумруд. — Ноги болят. Побоялась в такой далекий путь пускаться.

— Послала нас, — добавила Тату.

— Вот оно что? Послала? А сами бы вы не приехали? — лукаво спросил Уллубий.

Джахав ревниво прислушивалась к разговору, инстинктивно угадывая, что одна из этих двух юных девушек легко может оказаться ее будущей невесткой. Одна из двух. Но какая? Строгим, придирчивым взглядом разглядывала она обеих.

Уллубий объяснил Джахав, кто такие Тату и Зумруд. (Про Ажав она знала давно.) Потом представил ее своим гостям. Смелая Зумруд первая подошла к сестре Уллубия и обняла ее. Тату, смущаясь, сделала то же самое.