Три солнца. Повесть об Уллубии Буйнакском

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Уллубий рассчитывал, что пробудет в Москве совсем недолго: расскажет в ЦК РКП(б) о драматическом положении дел на Северном Кавказе и — тотчас же назад, в Дагестан. Но не зря, видно, говорят, что человек предполагает, а судьба располагает. Приехав в Москву, Уллубий узнал, что уже почти полгода при Народном комиссариате по делам национальностей существует отдел горцев Северного Кавказа. «Вот те и на! — подумал он. — Специальный отдел Наркомнаца работает уже столько времени, а я узнал о его существовании лишь теперь, да и то потому, что сам, по собственной инициативе, оказался в Москве… Почему же нас не информировали?» И он тотчас засел писать докладную записку руководству комиссариата, предлагая коренным образом реорганизовать отдел, перестроить всю его работу. И вот — результат: все его предложения приняты. Отдел горцев Северного Кавказа преобразован в Чрезвычайную коллегию Наркомнаца по делам Северного Кавказа и Дагестана в составе трех человек: Буйнакский (дагестанец), Кубатиев (осетин) и Гастемиров (ингуш).

Так вышло, что Уллубий вновь — уже в третий раз стал московским жителем. И хотя всей душой он был в родном Дагестане, московская жизнь затягивала его с каждым днем все больше и больше.

Город властно обступал его своими горбатыми улицами, переулками, засыпанными снегом пустынными площадями. Ну и, конечно, воспоминаниями. Как-никак с Москвой были связаны едва ли не самые главные события его жизни. Первое впечатление у него было такое, словно между той Москвой, которую он покинул весной прошлого года, и этой, нынешней, пролегла целая эпоха. Да так оно, в сущности, и было. Уезжал он отсюда, когда страна еще переживала первое похмелье после февральских событий, а ныне те времена казались «преданьем старины глубокой».

…Морозной ночью двадцать седьмого февраля 1917 года Уллубий, насквозь продрогший, с ног до головы засыпанный снегом, постучал в дверь комнатенки, которую снимал здесь, в этом глухом переулке, его друг Гарун Саидов.

Несмотря на поздний час, Гарун был не один: у него седел Абдурахман Исмаилов, юный голубоглазый лезгин, студент-первокурсник Коммерческого института, того же, где учился Гарун.

— Ты с ума сошел! — говорил Гарун, вглядываясь в запорошенную снегом фигуру Уллубия. — Так поздно, да еще в такую метель!

— Потом! Потом! Все разговоры и объяснения потом! — говорил Уллубий, выстукивая зубами дробь. — Прежде всего, сделай милость, помоги мне стащить пальто. Вот так… Да вы что, никак уже ложитесь?

— Так ведь глубокая ночь!

— Эх вы! Вот что значит молодость… Да разве можно в такую ночь спать?

— А что? Случилось что-нибудь?

— А как по-твоему? Я к вам просто так заглянул среди ночи? На чашку чая?

— Да говори же скорей, не томи! Что там у тебя стряслось?

— Не у меня, друг ты мой дорогой! У нас у всех! У всей России!.. Царизму капут! Понимаешь?.. Ну что вы стоите, словно статуи? Вы хоть понимаете, какую новость я вам принес?

Гарун с Абдурахманом и впрямь напоминали в этот момент два каменных изваяния. Абдурахман опомнился первый.

— А это точно? — спросил он, улыбаясь растерянно», ошалелой улыбкой.

Вопрос был чисто риторический. Абдурахман, так же как и Гарун, не сомневался, что известие, принесенное Уллубием, как говорится, не с ветру взято. Оба они знали, что их товарищ давно уже прочно связан с революционным подпольем. Уж кто-кто, а он такую новость должен был узнать одним из первых.

В Москве ныне весь день было неспокойно: забастовки, митинги. В учебных заведениях прекратились занятия. По улицам то и дело проносились наряды конной полиции. Появились и пехотные войсковые подразделения. Чувствовалось, что назревают какие-то серьезные события. Но одно дело чувствовать, ожидать, надеяться и совсем другое — внезапно узнать, что вековая ненавистная монархия вдруг рухнула в один день, разлетелась, словно карточный домик.

— Расскажи подробней, — накинулись они на Уллубия. — Говори все, что знаешь! Такое дело, а в газетах ни слова.

— В газетах ни слова, потому что градоначальник Москвы Шебеко строго-настрого приказал, чтобы никакая информация о событиях в Петрограде в печать не просочилась. Ну да ничего! Скоро будет и в газетах. Шила в мешке не утаишь. А пока что — вот вам, читайте!

Уллубий осторожно достал из-за подкладки своего старенького пальто кипу листовок, только что отпечатанных на тапирографе. Это было обращение Московского бюро ЦК РСДРП.

— Читайте! — повторил он. — А я пока попытаюсь хоть немного согреться…

Он протянул озябшие руки к керосиновой лампе.

Гарун развернул пахнущую свежей типографской краской листовку и, склонившись над лампой, прерывающимся от волнения голосом стал читать:

— «Товарищи! В Петербурге революция! Солдаты присоединились к рабочим. Восставшие захватили Арсенал, Артиллерийское управление и Выборгскую тюрьму, из которой выпустили политических заключенных. После двухчасовой осады взята Петропавловская крепость. Товарищи! Бросайте работу! Все на улицы! Все под красные знамена революции! Да здравствует Демократическая Республика! Долой войну!..»