Три солнца. Сага о Елисеевых. Книга II. Дети

Сергей закрылся у себя в комнате. Вздохнув, Вера пошла открывать дверь.

Удивительно было видеть тестя на пороге Парижской квартиры. Для Веры он был человеком из другой, оставшейся в далеком прошлом жизни. Как будто по странному стечению обстоятельств огромная планета на какой-то миг сошла со своей орбиты и готова была врезаться в их новый, еще очень хрупкий, мир. Вера отметила про себя, что Григорий Григорьевич хоть постарел и поправился, все еще был привлекательным мужчиной, сохранившим, несмотря на все пережитое, лучистые глаза. Этот взгляд унаследовал и Сергей.

– Ну, здравствуй, Верочка!

– Доброго дня, Григорий Григорьевич! Такая неожиданность! Какими судьбами?

– Наконец, нашел ваш адрес…

– Так жаль, Сергея нет дома… – У Веры вспыхнули щеки. Она совершенно не умела лгать.

Григорий внимательно посмотрел на Верочку. Он был слишком опытным дельцом, чтобы не уловить фальшь в ее голосе. Ее пылающие щеки только подтверждали его ощущение.

– Как он? Работает?

– Да, переводчиком в японском посольстве. Читает лекции по истории японской литературы. Все в порядке.

– А дети? – Елисеев слышал голоса внуков в квартире.

– Тоже все хорошо.

– Не пригласишь пройти? – Вера стояла в дверях, всем своим видом показывая, что проникнуть внутрь гостю не удастся.

– С большим удовольствием пригласила бы Вас, Григорий Григорьевич, но мы с сыновьями сейчас уходим… Простите…

И снова ложь залила краской щеки.

– Ничего… Я все понимаю, – Григорий Григорьевич развернулся и пошел вниз по лестнице.

Сергей смотрел из окна ванны, как удалялась понурая, вдруг ссутулившаяся спина отца. На секунду злость за предательство матери сменилась жалостью.

II

Григорий Григорьевич был раздавлен несостоявшейся встречей с сыном. Он отправился к нему, забыв про свою гордыню, про оскорбленное самолюбие, но наткнулся на полную холодность и непонимание. Разве не отец должен был обижаться за то, что Сергей устроил бунт в семействе? Разве не сын отрекся от него и всего, что он с таким трудом достиг? Неужели даже в это страшное время, когда душа раздавлена и мечется в изгнании, Серж не смог простить то, что случилось так давно и быльем поросло? Мог отец рассчитывать на каплю милосердия? На то, что собственный сын не отвергнет его протянутую руку? Гриша знал, что он не ангел, что, возможно, был порой слишком строг и требователен к детям. И все же, разве не заслуживал он хотя бы прощения? Старший брат ушел, так и не примирившись. Теперь Сергей не желает сделать шаг навстречу…

Григорию не хотелось идти с таким настроением домой. Тянуло в храм, постоять перед иконами, помолиться. Перейдя порог собора Св. Николая на улице Дарю, где несколько лет состоял старостой Степан Петрович, складывалось стойкое ощущение, что ты оказался на русской земле, будто ты пришел на службу в Петрограде. Церковь была полна эмигрантами и остатками офицеров белых войск. Все свои горести и назойливую тоску по Родине несли они выплакать в храме.

Гриша поставил свечи и отстоял службу. Немного полегчало.

На выходе подал нищим, состязающимся в красноречии:

– Сильвупле, подайте инвалиду сражений в Голиции!

– Подайте члену государственной думы кусок черствого хлеба изгнания!

Гриша был полон раздумий, когда на пути к дому он вдруг увидел идущего навстречу Керенского. Не успел Елисеев рта открыть, как следовавшая за ним дама с девочкой лет семи остановилась и сказала дочке:

– Вот, смотри, Ирочка, и запомни – это он погубил Россию! – указала она на бывшего председателя Временного правительства.

Григорий Григорьевич безусловно был согласен с соотечественницей. Он и сам готов был заявить тоже самое. Однако в тот самый миг Елисеев встретился глазами с Керенским и к своему удивлению увидел в них, что тот в полной мере осознает свою вину, хоть и попытался отшутиться.

– При мне все же лучше было… – с грустной улыбкой ответил Александр Федорович даме.

Гриша вдруг понял, какого это жить всеми проклинаемым, отдавая себе отчет, что из-за тебя разрушена великая держава, а люди лишились Родины. Ему стало жаль этого человека с желтушным цветом лица, который, вероятно, искренне хотел лучшего для страны и верил, что сможет это сделать. Роковая самонадеянность стоила многим россиянам жизни, чести, крова и отечества.

К тому моменту уже было известно, как трагично и бесславно закончилась жизнь Родзянко. Русские эмигранты в Сербии не приняли его, считая предателем и революционером. Перед своей смертью он был избит врангелевскими офицерами. Михаил Владимирович умер не прощенный и всеми презираемый.

Ненависть, так долго душившая Григория, ушла. Елисеев подумал, что стареет и становится сентиментальным. И все же ему стало легче дышать.

III