Три степени свободы (СИ)

И вот тогда, стоя под ливнем, зверь потянул меня домой. Я просто хотел дойди до начала леса, вспомнить Оло и пойти обратно в дом господина, но когда я уже подходил, то меж деревьев заметил тень. И чем ближе подходил я, тем ближе становилась и эта самая тень.

— Тай? — услышал я сквозь дождь, и тень превратилась в немного напуганного Оло. — Тай!

Он сделал шаг из леса, и я замер, радостный и не верящий своей удаче.

— Оло… — шепнул я и кинулся на него с крепкими объятиями.

Вот так, стоя под ливнем, мы никак не могли перестать обниматься и поверить в то, что видим друг друга спустя столько лет.

— Ты так вырос, Тай! — Оло сжал руку на моем плече. — Все так будут рады, когда увидят тебя живого! Они думали, что ты уже мертв, а я верил, я верил, что ты жив! Чума, как ты вырос, ты теперь точно станешь охотником, как хотел, помнишь? Ты ведь хотел…

— Нет, не стану, — пришлось оборвать его речь. — Я пока не вернусь.

Улыбка превратилась в грусть на его лице, он выглядел потерянным.

— Но почему?

— Я не могу всего объяснить, лучше ты расскажи, как там у…

— Не можешь объяснить?! — толчок в грудь. — Не можешь, блять, объяснить?! Уж постарайся! Или ты теперь себя зверем мнишь?! Одним из этих тварей?

Оло был зол не на шутку, а я только и смог, что голову опустить.

— Нет, Оло, там совсем не звери, это мы звери…— я замолчал, а Оло сделал шаг назад:

— Когда ты жил в лесу, ты не был зверем, Тай, ты стал им, когда вышел из леса.

Я долго потом прокручивал в голове эту фразу, отчего-то сыгравшую на самой потаенной ноте души.

— Оло, я… — сделал шаг к нему, но он покачал головой:

— Ты стал таким же зверем, Тай, как они, ты тоже заменил свое сердце металлом, — и, прежде чем скрыться в лесу, он бросил: — Возвращайся.

Я хотел броситься за ним в лес, но не смог поступить так опрометчиво. Вместо этого, усталый и расстроенный, я поплелся «домой».

«… ты тоже заменил свое сердце на металл…»

Такая короткая встреча с Оло изменила тогдашнее мое мировоззрение на корню. Все сразу перевернулось и встало на свои места.

Я не был зверем. Я не был диким, я не был грязным, и мерзким не был также.

Это господин мне внушил все это.

Пока меня воспитывал Оло, я был иным. Я был человечным, потому что Оло сам был таким. Но когда я оказался под крылом господина Ореванара, я стал зверем, потому что и сам господин Ореванара… зверь.

Нет, не грязный и мерзкий зверь, а наоборот. Холодный, черствый и расчетливый, обладающий манией чистоты и правильности.

А это значило, что «дикие люди» — настоящие люди, а люди в домах — твари.

Голова раскалывалась от этих грузных и отрезвляющих размышлений.

Я ненавидел господина за то, что он исковеркал мой взгляд на мир за эти несколько лет. Я ненавидел его за его же зверство. Я ненавидел его.

Чувствовал горящие раны под промокшей одеждой и ненавидел. Вспоминал его издевательские слова, которым я верил, и ненавидел его все сильнее. Мне хотелось скрутить его горло в своих руках, услышать хруст его сломанных костей, и я приходил в ужас от того, что он все-таки сделал меня зверем до конца. Потому что люди никого не хотят убить ради удовольствия.

Я зашел в дом, поднялся на второй этаж и открыл дверь кабинета без стука.

Он был там. Сидел в излюбленном кресле и читал какую-то толстую книгу. Даже не поднял взгляд на меня, пока я не прошел в середину комнаты.

— Почему ты мокрый? Ты что, гулял под дождем? — вернулся к чтению и добавил: — Если ты заболеешь, никто не будет вызывать врача.

Тонкими пальцами он перевернул страницу и сделал глубокий вдох, прежде чем захлопнуть книгу окончательно.

Я подошел к нему сбоку, и он развернулся в кресле, чтобы мы оказались лицом к лицу. Но не поднялся. Смотрел на меня с немым вопросом: «Что ты творишь?», но не поизносил этого вслух.

Его длинная белая шея. Свернуть ее можно было настолько быстро, что он даже не успел бы вскрикнуть. А я правда ненавидел его…

И этот спокойный голос, эту безэмоциональную манеру во всем, эти редкие и чаще лживые улыбки, ухмылки, этот холодный стеклянный взгляд, это врожденное чувство всегда и везде все делать свысока, это чертово врожденное высокомерие, впитавшееся в детстве, смешанное с правильностью фанатика. Я так сильно желал зверя, высеченного изо льда, что вместо того, чтобы разодрать его, я упал в ноги.

Я обнял его щиколотки и уперся лбом в колени.

От очередной борьбы зверя и человека внутри все сотрясалось. И я уже не понимал, кто есть кто. Человек, воспитанный Оло, хотел убить господина за то, что он зверь. Но человек не может хотеть убивать. Зверь же, воспитанный господином, хотел лизать ему ноги… Но зверь ведь не может так преклоняться и любить.

Он оттолкнул меня и поднялся, ему явно все это не понравилось, но, конечно же, на лице этого написано не было. Я просто чувствовал. Как животное…

— Сегодня должен приехать Король, — наконец сказал он, смотря на меня сверху вниз. — Приведи себя в порядок.

Он направился к двери, наверняка намереваясь зайти в спальню и переодеться, ведь я намочил его халат.

— Господин, — позвал я его тихо, но он услышал и остановился. — Я сделаю для вас абсолютно все.