Три столетия реформ и революций в России

Но апологеты необольшевистского курса уверяли в конце 1992 г.: «Благодаря реформам возникают первые точки роста… Десятая часть населения пойдет на современные предприятия западного типа, – живописал Д. Драгунский, – станет получать приличную заработную плату, покупать товары хорошего качества, полагаться на эффективную систему социального страхования, медицинского обслуживания, образования для своих детей, ездить на автомобилях, жить в красивых домах и т. д… Задачей государства является не дать массам обездоленных уничтожить этот круг». Такой социал-дарвинистский подход, откровенное «списывание» в «отходы» 90 % населения страны и в 2004 г. также признавался единственно возможным: «При значительной резкости перехода в условиях многонационального общества у нас не было ни крупных массовых забастовок, ни серьезного кровопролития… Когда-нибудь историки еще будут удивляться, как дешево мы отделались от социализма», с «выплескивавшимся из груди энтузиазмом», – писал Д. Травин. – Указ о свободе торговли позволил развернуться мелкой народной спекуляции… Ни социального взрыва, ни коллапса производства и массовых голодных смертей не было. Вместо этого ленивые мечтатели времен перестройки… расталкивая друг друга плечами, гонялись по всему свету за длинным рублем», – писал он, видимо, искренне не понимая, что у людей могут быть и иные высшие ценности, кроме рубля и доллара.

Предлагаемый радикал-либералами выбор между «диким капитализмом» и «примитивным социализмом» был ложным, учитывая опыт мирового развития капиталистических стран с социально ориентированной экономикой. «Частная собственность и свободный рынок – это еще не гарантия высокого уровня цивилизации, – замечал П. Хлебников. – Свободный рынок и частная собственность есть и в самых бедных странах. Но там нет здорового государства и здорового общества. Сегодня именно эти две категории необходимы для цивилизованной жизни». Кроме того, в экономике западных стран нарастали противоречия внутри модели «производства ради производства», которое исходит из единственной цели – максимализации прибыли.

Показательно, что в 1994 г., когда опасность ельцинско-гайдаровского курса для России стала очевидной, группа российских и американских ученых и экономистов (среди которых пять лауреатов Нобелевской премии по экономике) опубликовала совместное заявление, в котором доказывала, что «альтернатива радикально-либеральной реформе» существует, что «шоковая терапия» – это «экстремистский подход», уже «показавший свою неэффективность как с экономической, так и с политической точки зрения». Но это не произвело никакого впечатления на новую власть, обуянную преимущественно своекорыстными интересами.

Не менее показательна полная поддержка проводимой режимом Ельцина политики со стороны лидеров западных стран, начиная с США. Внешний фактор оказал ощутимое воздействие на ослабление России, хотя и до известного предела, что выразилось в признании РФ «одной из региональных держав».

В духовном плане новый режим вел общество к деградации. Сама власть пренебрегала нормами морали, уверенная, что ей все позволено, и насаждала переоценку ценностей. Честь, совесть, правда, верность Родине, долг перед государством заменялись свободой, правами человека, корыстью, выгодой, беспринципностью. Один из отцов «ваучерной приватизации» А. Кох в интервью на вопрос о совести беззастенчиво сказал: «Что касается совести, то вот что я скажу. Эти летом я читал декларацию о доходах Бориса Николаевича Ельцина… Я всегда считал, что если моему начальнику позволено что-то, чем я хуже?… Что вы подразумеваете под достоинством? На одном достоинстве далеко не уедешь».