Три стороны камня

– Что ж в этом хорошего? – говорю. – Сегодня ехала в метро – с одной стороны у меня сидел узбек, с другой – русский, и от обоих несло потом – святых выноси!

– Ты с англичанином садись или французом, – парировал Федя. – Тогда с одной стороны табаком будет пахнуть дорогим, с другой – парфюмом! А ты села с узбеком! – Видно было, что он все глубже погружается в меланхолию, обычно предварявшую его исчезновение из дома.

Правильно Илья Матвеич говорил, когда Берта в сотейнике тушила тертую морковь с чесноком и этот душный тягучий аромат разносился по комнатам, углам и закоулкам, а таксист Гарри после вчерашнего, пока не открыли винный, предпочитал с утра запах самогонки с малосольным огурцом, поэтому из его комнаты доносилось жалобное “Бе-е-ерта Эммануиловна, какого хера?..”.

– Меланхолики захватили Землю! – говорил он в открытое пространство, не имея в виду никого конкретно. – Меланхоликов гораздо больше, к сожалению. Ладно бы поровну – так меланхоликов ровно шестьдесят процентов! Кошмар, повеситься можно! Это медицинская статистика. Плюс огромный процент флегматиков. Но мы-то соль земли, мы сангвиники! Сангвиники и холерики! Золотой фонд народа!

И Флавий туда же: смиренный, кроткий, невстревоженный, загасил в себе жажду влеченья, отрешился от мира и провозгласил своим базовым принципом невмешательство. Однако зимой поздно вечером, гуляя в парке, он набрел на падшего ангела – без шапки и башмаков.

– Какая дичь, – негодовал Флавий, – приехал в Москву – бродить по вагонам, продавать всякую ерунду, снимать с кем-то комнату в Подлипках, чтобы окочуриться в Сокольниках! Чушь какая. Я сел с ним в маршрутку и всем объяснял по дороге, что случилось, – он ведь в кошмарном виде! Потом пешком топали по снегу. Он в носках. А когда мы, полуживые, добрались до его обители, выяснилось, что у него нет ключей. Я попробовал вышибить дверь плечом, но у меня не получилось. Я подумал: что я, ослаб, что ли? Стал всем звонить соседям и просить у них топор. Мне почему-то не дали. В общем, я прислонил его к батарее, а сам поехал домой на электричке. И меня оштрафовали. Так что спасение этого человека стоило мне…

Несмотря на свое королевское происхождение, Флавий не отличался расточительностью.

– А я не сторонник покупки цветов, – говорил он. – Обнять, поцеловать, капусту кислую подарить, моченые яблоки. А цветы – что? Нет, я не сторонник.

Идем с ним по Чистопрудному бульвару, замерзшие пруды, солнце, так хорошо! И на берегу пруда продают белые прекрасные хризантемы.

– Почем веточка? – Флавий спрашивает. – Ну, если хочешь, – он вздыхает, – я тебе куплю. Я куплю, если ты ОЧЕНЬ хочешь. Ну, раз ты ТАК этого хочешь…

– Ну, – говорю я, очертя голову, – купи!

Мы долго выбирали, и он, не дрогнув, скрепя сердце…

Как раз до своей безрассудной покупки он важно разглагольствовал о том, что из Голландии в Москву привозят мумии цветов.

– Я где-то прочитал, что голландские цветы – неживые, поэтому они и не пахнут. А эти пахнут! – радовался он. – Смотри-ка, пахнут! Наверное, это НАШИ хризантемы.

– Конечно, наши, – отвечала я, – просто нам их привезли из Голландии.

Дома я застала Федора пакующим громадный рюкзак. Сонечка сказала: он вышел на балкон, поднял голову, а там огромный клин журавлей. Все курлычут, летят, и никто не ждет командировочных.

Ни слова не говоря, Федька оделся, пошел на работу, хотя был неприсутственный день, явился к Сундуку, тот на месте, а куда ему еще? Он сидел и ждал у моря погоды – когда жизнь возвратится на круги своя и вновь будут возможны такие чудеса, как постановление Хрущева открывать новые пещеры Крыма и Кавказа и щедро финансировать их превращение в природные жемчужины.

На тугой лук стрелы не накладывал, богатырской руки не показывал, а будь его воля – принес бы раскладушку, повесил на гвоздь полотенце, сушил бы носки на батарее.

Все было у него под рукой – карты, схемы, полевые дневники, допотопный компьютер, электрический чайник, кружка с изображением двуглавого Эльбруса с нутром, коричневым до черноты от краснодарского чая.

– Пью только краснодарский, он напоминает мне студенческую юность, дымок костра и запах прелых листьев, терпкий вкус моих незабываемых путешествий.

Скворечница, которую Сундуков удерживал за своей лабораторией, перегорожена книжными шкафами, за ними коротали век научные сотрудники, оседлые с недавних пор землепроходцы и первооткрыватели – в дымке воспоминаний.

Два ворона сидели у него на плечах и шептали на ухо обо всем, что видят и слышат, Сундук слал их на рассвете летать над миром, к завтраку они возвращались, от них-то он и узнавал, что творится на свете.

– Мое терпение лопнуло, – сказал Федя, протиснувшись между шкафами. – Еду в Каракалпакию автостопом. А вы продолжайте ждать и надеяться, что ваша гора придет к Магомету.

Завлаб встал из-за стола, открыл книжный шкаф, раздвинул трехтомник “Карстовые пещеры нашей Родины” и вытащил конверт.