Три судьбы

– О тебе. Пока я жив – не отпущу. Ты мне нужен. Куда мне теперь на вокзал после приступа? Ты за меня встанешь. Половина – твоя. – Корнилыч внимательно смотрел на Феликса. – Не нужны деньги? Вижу, вижу. Больной ты, парень. Да чего тебе еще надо? Что тебя гнетет-гложет? Чего не живется?

Феликс уныло молчал, опустив глаза.

– Ну кому еще расскажешь? Кто еще поймет? – тихо спросил Корнилыч и положил ему руку на плечо.

Действительно, кто? У Корнилыча тот же дар, что и у него. Кто поймет все, что пережил Феликс, если не он? Может быть, такого человека вовек больше встретить не придется. Да и умный он, он ведь университет окончил, из приличной семьи, а простаком прикидывается, чтобы своим держали привокзальные. Теперь-то уже привык с ними так болтать, но как только к доченьке своей собирается – костюм отглаженный, галстук, и разговор – совсем другой. Хитрый Корнилыч, глядишь, присоветует что-нибудь.

Феликс рассказывал быстро, захлебываясь. Боялся, что Корнилыч рассмеется, не поверит. Но тот слушал внимательно. Перебил только однажды, в середине рассказа:

– Ну-ка глянь там Генку за дверью. Скажи, чтобы духу его в квартире до полуночи не было.

Феликс пошел к двери, но увидел только, как Генка скрылся за входной дверью. Выходит – слушал.

– Он мало что понимает, потому как дурак. У него своя гениальность. Но без меня он просто истеричка, коих тьмы и тьмы. Что, думаешь, все заметались в последнее время? Соображают, кто после меня главным станет. На кого квартирку отпишу, кому дело передам. Будто что без меня могут. Карманники сядут сразу. Они ведь сто лет назад еще навык потеряли. Двадцать лет с моей помощью работают. Куда им, когда человек в здравом уме… Цыгане сами проживут. Калекам туго придется. Зажирели, отъелись. Придется с водочки на портвейн переходить… Ну ты, брат, рассказывай, только не части так. Хочешь, плесни себе чего, для сугреву. Давай.

Феликс пересказал ему все события вплоть до сегодняшнего вечера.

– Значит, я помешал тебе, – задумчиво сказал Корнилыч.

– Мне никто не помешает. Я все равно его найду.

– Глаза у тебя, парень, больно горят. Не воровских ты кровей. Долго не протянешь. Тебе бы в проповедники податься. Вот где ты преуспел бы. Пьешь, смотрю, мало, до баб не охоч. Такая краля рядом с тобой высохла! Может, и впрямь твое призвание в попы податься? Ну с этим сам разберешься после моей смерти.

Корнилыч засмеялся и зашелся тяжелым кашлем.

9 (Нора – Дмитрий)

Очнулась Нора в своем «вольво», когда уже стемнело. Мимо несся поток машин. Похоже, начался час пик. Неужели она заснула? И так надолго! Голова раскалывалась. Может быть, она потеряла сознание, да так и пролежала с утра в машине? Но ведь кто-нибудь обязательно бы заметил, растолкал, вызвал «скорую» в конце концов.

Больше всего ее тревожило то, что она ничего не помнила. Абсолютно ничего. Рядом стояла ее сумка. Розовое пятно от крембрюле впиталось в мягкий чехол переднего сиденья.

Значит, она выехала из дома утром, а сейчас вечер, и она сидит в машине неподалеку от дома. А огромный кусок дня между утром и вечером вырезан из памяти. Словно его и не было. Нора уставилась на сплошной поток машин с зажженными фарами. Так ведь его и не было! Для нее, по крайней мере, не было. Совсем.

Ей стало страшно. Может быть, в той аварии пострадала не только сестра, может быть, и у нее начинаются какие-то отклонения в психике? Или она просто спала? Выехала, захотела спать и уснула за рулем на целый день.

Это был шок. Полчаса от ужаса она не могла двигаться. Мозг метался в поисках разумного объяснения случившемуся, но никак не мог подобрать никакого, даже самого фантастического объяснения.

А потом – нужно же что-то делать. Во-первых, нужно вернуться домой и позвонить маме, она, наверно, страшно волнуется. Во-вторых, нужно взять себя в руки. Скоро Дима вернется с работы. Он не должен ничего заметить. А в-третьих, завтра же она поедет к врачу и попросит направление на полное обследование. Может быть, это был сердечный приступ? Или еще какое-нибудь недомогание? Нужно провериться.

Нора заставила себя двигаться. Вышла из машины, обошла ее. Все тело гудело так, словно она занималась тяжелой физической работой. Но было еще что-то. Что-то неуловимое, почти незаметное. Может быть, запах? Что за ерунда? Но ей казалось, что она чувствует едкий чужой запах. Запах мужского пота, смешанный с дешевым одеколоном.

У сестры в голове тоже была полная чехарда с запахами, и Нора отогнала от себя неприятную мысль. Она собрала последнюю волю, остановившись все-таки на том, что это был сердечный приступ, и, ступая как можно осторожнее и тише, чтобы не потревожить свое больное сердце, сердце, стучавшее с такими перебоями, села за руль.