Три судьбы

Дмитрий решил, что некоторое время нужно побыть с Норой дома. Он приготовился к тому, что она поминутно будет высказывать самые бредовые желания, просить его пойти туда, не знаю куда, принести то, не знаю что. Но Нора ничего такого не делала. Она не стала ни капризной, ни раздражительной. Ела и спала столько, сколько обычно. И вся светилась от счастья. «Она любит нашего будущего ребенка. Уже любит», – решил Дмитрий. И от этого возникло к ней необыкновенное уважение, которое он и сохранил на долгие годы, вместо полагающейся любви и страсти.

Нора настояла на том, чтобы Дмитрий вернулся к делам, в институт. Нет, ей ничего не нужно. Разумеется, она справится со всем сама. Нет, она не хочет ничего особенного. Разве только… Ей очень хочется тишины и покоя. Не мог бы Димочка не приглашать своих коллег в ближайшие месяцы. Конечно, Димочка мог бы. Даже с превеликим удовольствием. Вот и замечательно. Все занялись своими делами. Нора снова стала ежедневно бывать у матери, а Дмитрий вернулся к своим баранам. Теперь ему нужно было поднажать – скоро появится на свет маленький человечек. Его человечек. И может быть, хоть его он полюбит по-настоящему… Тогда-то он и построил небольшой заводик по изготовлению подпольной водки. Прибыли сначала казались оглушительными.

Девочку назвали в честь Диминой мамы Анастасией. Роды были тяжелыми. Два месяца после рождения дочери Нора провела в больнице. Что-то такое нашли у нее с сосудами и по женской линии, Дмитрий так и не понял. А вот девочка оказалась вполне здорова, и ему предстояло увезти ее домой.

В назначенный час Дмитрий стоял в приемном покое и с ужасом заглядывал в кулек, который ему только что вручили. Из кулька на него с таким же неподдельным ужасом смотрело крохотное человекообразное существо. Неожиданно существо чихнуло, показав малюсенький розовый язычок, и Дмитрий автоматически сказал ему: «Будь здорова!» С тех пор его жизнь разрывалась между детскими криками и телефонными звонками, горой пеленок и распоряжениями самым близким доверенным, которым позволялось приходить к нему домой.

Когда Нора вернулась из больницы, между Дмитрием и Стасей уже образовалась неразрывная связь. Они уже были не просто папой и дочкой, они были сообществом, прочно спаянным, хотя и непонятно на чем основанном. Она только вздыхала в кроватке, а он уже стоял над ней с бутылочкой. Улыбалась она тоже только папе. Тот безумствовал, строил ей рожицы, и девочка смеялась.

– Брось, дети не смеются в таком возрасте, – устало говорила Нора. – Они еще ничего не понимают. Почитай вон ту книжку, там все расписано.

Но Стася смеялась и все понимала. То ли книжка была устаревшая, то ли Стася не такая, как все.

Нора снова осталась одна. Несмотря на то что Дима, как обычно, сутками пропадал на работе, а она занималась Стасей. Девочка весь день крепко спала, открывая глаза, лишь когда хлопала входная дверь и появлялся отец. Дима, возвращаясь домой, целовал сначала Стаську, а только потом жену. И ни разу в жизни он не изменил этой привычке.

Сначала их контакт был бессловесным. И основывался на «гыках» и «агуках». Но как только Стася заговорила, ее невозможно было остановить. Она не могла уснуть, пока не пересказывала отцу все про листики, камушки, мошек в стакане и прочие радости детской жизни. А он не мог уснуть, если ему казалось, что Стасе сегодня взгрустнулось.

Когда Стася, нет, уже не Стася, Настя, конечно же, стала подростком, длинноногой и неуклюжей, как гадкий утенок, Нору почему-то стали раздражать их отношения. Ей всегда хотелось, чтобы девочка выросла похожей на сестру. Чтобы возместила ей потерю. Ведь это не просто девочка, это дочь сумасшедшего видения «о Валентине», как она теперь его называла. Но Стася, внешне походившая на Нору, то есть на обеих Нор сразу, переняла от отца все – манеру говорить, делая длинные многозначительные паузы, смеяться, кашлять, удивляясь, поворачивать голову, как собака, набок. Она, как губка, впитала его мимику, каждый его жест, и когда гостей спрашивали, на кого она больше похожа, все они в один голос, несмотря на Норины синие глаза, Норин удлиненный овал лица, Норин нос, рот, подбородок, все они, не задумываясь ни на минуту, говорили – на отца.