Три судьбы

Садист-макаронник был профессиональным костоломом. Любой, кто прикасался к его жене, оставался с перебитым носом или переломанными ногами. Хотя, собственно, прикасался – не то слово. Спид-газета называла эти прикосновения «лапаньем» и печатала фотографии в качестве доказательств. Многие пострадавшие подавали на Марио в суд, но до заседания дело ни разу еще не дошло. Вмешивался отец Марио и выплачивал пострадавшим значительные суммы, которые заставляли их тут же забыть обо всех своих увечьях.

В связи с этой особенностью свекра Бурановой появилось много охотников за легкими деньгами. Теперь случалось, что на каком-нибудь официальном приеме к Кате подкатывал незнакомый молодой человек и, едва начав разговор, брал за грудь. Затем гордо подставлял Марио свой нос, а его отцу – свой карман и через несколько месяцев, подлечившись, открывал на деньги макаронников собственную фирму или развлекался в лучших казино с девочками, больше подходящими по возрасту.

Недавно Катя с Марио снялись в художественном фильме, призванном оправдать в глазах публики их постоянные семейные скандалы. Веселый репортер признавался, что уснул в кинотеатре через полчаса после начала сеанса, но еще через полчаса его разбудили громкие всхлипывания зала. Мелодрама, столь откровенно изобразившая интимную сторону супружеской жизни молодых, потрясла стареющих женщин, наводнивших кинотеатр, а Катины смоделированные опытными дизайнерами – пластическими хирургами – и щедро раскрытые широкой публике телеса удивили даже видавшую виды молодежь. Звезда была реабилитирована почти на три месяца.

Феликс перерыл всю прессу и нигде так и не нашел упоминания о детях Бурановой. Возможно, это было упущение прессы, возможно, Катя ребенка скрывала. Необходимо было проверить, как оно на самом деле.

Феликс купил билет на концерт, удивившись его потрясающей воображение цене. На сцене, в гриме Кате можно было дать лет двадцать. Пела она теперь гораздо хуже, чем тогда, когда он ее слышал в последний раз. Хотелось поскорее выйти, поискать Ивана. Феликс надеялся, что он по сей день не выпустил из своих цепких коготков песенную диву. Но выйти оказалось не так-то просто. Проходы были забиты теми, кому директор, как всегда заботясь о собственном благосостоянии, продал входные билеты. Вот Катя спела последнюю песню и высоко вскинула голову. Зал зашелся аплодисментами и криками. Две молодые девицы около Феликса, обнявшись, плакали навзрыд, остальные, глядя стеклянными глазами на сцену, требовали еще песен. И было совершенно ясно, что, если Катя больше петь не будет, все они попадают замертво. Катя смотрела в черный зал, протягивая руки вперед, и петь пока не собиралась…

Феликс вспомнил, как наблюдал за ней во время гастрольных поездок, как она выходила в зал и вот так же упивалась собственным триумфом, собственной властью над людьми. Ему не хватает такой же власти? А почему бы и нет? Кто сможет помешать ему? Кто в силах препятствовать музыканту с дудочкой вести за собой к обрыву стаю крыс? Он оглядел зал. Крысы, вот кто они. В их безмозглых головках Катя задействовала центр удовольствия, вот они и беснуются. Оргазм толпы. Безмозглые крысы. Кто может помешать ему повести их за собой туда, куда ему захочется?

У виска вдруг судорожно и больно забилась жилка, от неожиданности Феликс приложил руку ко лбу и закрыл глаза. Перед глазами всплыло смеющееся лицо девочки. От ее смеха кровь в жилах останавливалась…

Он пробивался сквозь толпу как одержимый. «Поймал» администратора, заставил отвести к Ивану. Тот сначала замахал руками на непрошеного гостя, но, приглядевшись, так и сел:

– Зачем ты здесь?! Не дай Бог, она увидит.

– Неужто не забыла?

– Это она хорошее быстро забывает. А оскорбление готова носить в душе до гробовой доски. Не уверен, что глаза тебе не выцарапает… Ты зачем пришел?

– У нее дети есть?

– Поздновато заволновался…

– Так есть? – Феликс повысил голос и попытался зацепить Ивана взглядом.

– Ну-ну, не надо, родной. – Иван выставил вперед руку и отвел взгляд. – И так все расскажу. Бесплодна она. Ни разу в жизни не беременела…

Только на следующее утро Феликс с удивлением отметил, что не было никаких просителей. Крынка молока, правда, все же стояла одиноко под дверью, но больше ничего не было. Может быть, морозы тому виной? Метель выла второй день, от ветра ломались ветки деревьев, провода бились друг о друга, рассыпая в снег фонтаны искр.

Теперь Феликс готов был реветь вместе с ветром. Одиночество ему было не по силам. Для одиночества нужно иметь большой запас прочности внутри, а в его душе царил полный хаос. Только обрывки воспоминаний поднимали со дна его усилия. Так ветер поднимает с земли пепел и рассеивает по округе. Он не находил смысла в воспоминаниях – это все равно, что читать пожелтевшую прошлогоднюю газету без волнения и всякого интереса.