Три судьбы

Сегодня, двадцать седьмого апреля, зачеркнув в календаре последний триста шестьдесят пятый день, я дрожащими руками снял телефонную трубку и впервые услышал раскатисто-басистый голос Катиной мамы, которая и сообщила мне радостную новость: «Катюша только вчера вышла замуж, Катюша отдыхает еще…»

Промямлив дежурные поздравления, я не стал называть своего имени, распрощался и, положив трубку, тяжело опустился в кресло. Вот и все. Что дальше?

Некоторое время я просидел в полной тишине. В голове не было ни единой мысли. И чего я, собственно, так расстроился? Ведь не думал же я, что она действительно… Или думал? Хватит малодушничать, признался я себе наконец. Может, ростом я и не вышел, но вот с интеллектом у меня все в порядке. И если верить моему другу-психологу, очень даже хорошо! Тесты Аркадия, моего приятеля с факультета психологии, показывали, что мои умственные способности «зашкаливают». По идее я должен был захлебываться нестандартными мыслями и поминутно совершать великие открытия. Однако почему-то не делал ни того ни другого. Хотя, может быть, это всего-навсего тест барахлянский, ведь Аркаша разработал его самостоятельно для курсовой. Но ставить под сомнение профессионализм друга в данном случае мне совсем не хотелось… Да ладно, что там мудрить. Умный я, умный. Я это чувствую иногда. Кстати, именно в этом, может быть, и заключается все мое несчастье. Был бы дураком – радовался бы жизни. Так ведь нет…

Я посмотрел в зеркало, криво висевшее на стене. Заглянул себе в глаза и глубоко вдохнул воздух, чтобы сделать наконец самому себе страшное признание: я мужчина маленького роста, и это ужасно. Мои метр и пятьдесят семь с половиной сантиметров, моя большая глазастая голова и крепкие руки и ноги – это то, что испортило бы жизнь любому. Они перечеркивают во мне человека, превращая в плюшевого медведя, вещь любопытную, но декоративную, то есть без какого-либо конкретного назначения и, уж если быть совсем точным, – не функциональную для любви. Кому нужен мой интеллект, если как мужчина я не выдерживаю никакой критики? Женщинам важнее рост, плевать они хотели на ум. Так что пора сдаваться мафии. Я снял телефонную трубку и набрал номер.

– Севок, здорово! Слава беспокоит.

– Ну здорово. Ты чего такой хмурый?

Я мимоходом бросил взгляд в зеркало, покачал головой и как можно выше поднял брови.

– Не, я не грустный. Я сдаваться.

– Давно бы так, – обрадовался Сева. – Ты посиди у телефона с полчасика. Я сейчас им позвоню, а потом тебе.

Положив трубку на рычаг, я ужаснулся сделанному. Ну почему я такой внушаемый? Почему, если мне говорят, что это хорошо, я через некоторое время тоже так начинаю думать? Почему всегда кто угодно может убедить меня в чем угодно? «Ты просто создан, чтобы тобою управляли», – сказал Севка на прощание и, к сожалению, оказался прав. Прикрыв глаза, я обреченно приготовился ждать…

По профессии я металлург. Распределился после института на завод цветных металлов вторым технологом в плавильный цех. И все ради прописки. Ради чего-то другого там делать было нечего. Мой завод – это маленький островок развитого социализма, который я хорошо запомнил по школьным временам. Здесь никому не было дела до того, что вся страна живет давно уже по «волчьим» законам свободной экономики, что все вокруг давно перестроились и даже слово «перестройка» давно позабыли. Здесь ничего не изменилось. Руководство строило себе квартиры и дачи на заводские деньги, народ получал грошовую зарплату, но революционная ситуация никак не созревала. Народ, вместо того чтобы бунтовать, с завистью смотрел на высший эшелон власти, надеясь хоть когда-нибудь пристроиться к их паровозу.

Отработать на этом зачарованном острове мне предстояло как минимум до тех пор, пока мне не дадут постоянную прописку на койко-место в общежитии. На самом деле я занимал вовсе не койко-место, а двенадцатиметровую комнату в восьмикомнатной квартире, коллектив которой редко выходил из глубокого запоя. Четыре семьи, в каждой по двое детей, произвели на меня поначалу самое благоприятное впечатление. Особенно радовали соседки, наперебой угощавшие блинами. Но блины они пекли до семи вечера, а после семи – ели их с подвыпившими мужьями, после чего шумно выясняли отношения: с мордобоем, с битьем посуды, с детскими воплями и бурными примирениями под утро на скрипучих кроватях.

Жить в такой обстановке было невыносимо. Но я жил. Поэтому, наверно, и повесил на стену метровый календарь с обнаженной девицей, поэтому и зачеркивал каждый прожитый день красным карандашом крест-накрест. Раз-два. Кому был нужен этот день? Зачеркивал и убеждал себя, что считаю дни до встречи с Катей Сандалетовой. А на самом деле мне хотелось перечеркнуть свою никчемную жизнь.