Три судьбы

Вообще-то Гест любил Италию. Древние камни, столь безразличные ему в Австрии или Германии, здесь ощущались… живыми. Солнце ли тому причиной или еще что – кто знает. Может, у него в предках древние римляне, и тут начинает звучать генетическая память. Или, может, здесь просто булыжники на мостовых и тротуарах другим рисунком выложены – и именно это заставляет сердце трепетать от неслышной, но ощутимо висящей в горячем воздухе мелодии.

Заставляло.

Сейчас Италия его раздражала. И вообще, и этот лежащий вдали от туристических маршрутов городок в частности. Но деваться было некуда – Леля зависла тут и двигаться дальше пока, кажется, не собиралась. Хотя тоже кто ее знает. Кстати, какого черта он пятнадцать лет назад ее сюда привозил? Сейчас и не вспомнить.

Гест ходил за ней уже почти неделю – и никак, никак не мог подойти. Это он-то?

Леля жила рядом с тратторией «Джеми», где им когда-то нравилось завтракать и ужинать. Тут было совсем недорого – Гест вдруг стал обращать внимание на цифры в меню, словно опять вернулся в полунищую юность. Хотя, по правде сказать, он, спасибо преферансу, и тогда не так чтобы очень уж экономил. Зато сейчас – да. И гостиницу выбирал долго и придирчиво: то ему вид из окна не нравился, то потолки казались низкими, хотя на самом деле смущали только цены, но признаться в этом значило бы унизить себя. Полупансион в трех кварталах от той траттории, не числившийся ни в одном турсправочнике, был, по правде говоря, далеко не первой руки, даже не второй. Комнатка на верхнем этаже глядела подслеповатым окошком в глухую стену (спасибо, не на помойку какую-нибудь), кондиционер, разумеется, отсутствовал, а вместо нормальной ванной имелся деликатно отгороженный ширмочкой в уголке мини-санузел – унитаз, рукомойник и хлипкий душ. Зато цена отличалась от номеров в Зальцбурге или даже Шпиттале на нолик. Даже больше. Вай-фай тут, однако, имелся, хоть и дохленький. И постельное белье на рыхлой от старости тахте пахло не затхлостью, а «гарантирующим свежесть» стиральным ополаскивателем, пусть и дешевеньким. В «бедненько, но чистенько» иногда главным словом становится «чистенько».

Ничего, вот он поговорит с Лелей, и можно будет переехать в более приличные апартаменты.

Нет, он не собирался все возрождать. То есть не собирался возрождать – все, семью уж точно. Но без Лелиного участия, если Дим его не дезинформировал, нельзя вообще ничего сделать. Дикость какая-то. Он создал и выпестовал, вырастил эту компанию – а теперь, извольте радоваться, надобно заручиться поддержкой бывшей жены. Разве она создавала компанию «Гест-инвест»? Разве она выдумывала хитрые схемы и рисковала до ледяной дрожи в желудке, проводя их реализацию? Разве ей приходилось, прогибая спину, уламывать на переговорах фантастических идиотов? Да, она, как это модно говорить, обеспечивала тыл: варила борщ и следила, чтобы дети не слишком докучали уставшему отцу. Но создал-то все он сам, разве нет? Борщ, скажете тоже! Борщ кто угодно может сварить! А вот «империю» создать – нет, это вам не борщ и не пеленки! Да какого черта! Ему, созидателю, сейчас всего-то и надо – восстановить доступ к финансам управляющего компанией фонда. Хотя бы частично. Ему не надо все. Сколько там сейчас компания стоит? Сто миллионов? Двести? Ему хватило бы – сейчас – и сотой доли. И ведь всего-то и надо – чтобы Леля выступила своего рода посредником. Без этого никак, такая глупость. Сейчас, после смерти Бонда, все тогдашние предосторожности, все юридически-финансовые шлагбаумы потеряли смысл – но не исчезли, вот в чем действительно закавыка.

Он не боялся, нет.

Но – не мог подойти, тем более заговорить.

Как будто чужое имя и впрямь принялось переделывать его под себя, как будто Гест стал превращаться в Леонида Седова, неловкого, слабого, безнадежного неудачника.

Нет, надо уже взять себя в руки. Да и кредитка – не бесконечна. И если дорога к хотя бы относительному комфорту лежит через Лелю, значит, надо идти и поговорить с ней. Вряд ли это будет слишком трудно.

Вчера в траттории она смотрела прямо на него. И глаза ее горели!

Гест заранее знал, как будет: она кинется к нему на шею, а он взъерошит ее всегда коротко стриженые, а теперь почему-то отросшие волосы, обжигая их жарким дыханием… И придется объяснять, что «возродиться», воскреснуть то есть, пока никак нельзя, опасно. Знает она или нет о смерти Бонда? Даже если знает, у того ведь могли остаться эти, как их, приспешники. Ну как у Мориарти, которого Холмс в Рейхенбахский водопад столкнул. Он понимает, как ей страстно мечтается, чтобы он наконец вернулся – но пока ни-ни-ни. Может, тут она даже заплачет. Черт, лучше бы без этого – ему всегда тяжело было видеть дамские слезы.

Вот только Леля вовсе не собиралась бросаться ему на шею.

Гест понял – почувствовал – это сразу, едва увидев ее на пороге траттории. Тонкий силуэт на фоне залитого солнцем дверного проема.