Три товарища

— О Господи, — пробормотала она, — я бы иначе и не вынесла.

Я попытался разглядеть через ее плечо цифры на температурном листке, который висел над изголовьем постели. Заметив это, она быстро сорвала листок, скомкала его и бросила под кровать.

— Теперь это уже не важно, — сказала она.

Я заприметил место, куда закатился бумажный шарик, и решил как-нибудь незаметно поднять его и припрятать.

— Ты болела? — спросил я.

— Немного. Но уже все прошло.

— А что говорит врач?

Она рассмеялась.

— Лучше не спрашивай о такой ерунде. Вообще ни о чем больше не спрашивай. Ты здесь, и это самое главное!

Вдруг мне пришло в голову, что она изменилась. Может быть, оттого, что я давно не видел ее, но теперь она показалась мне совсем не такой, как раньше. Ее движения стали еще более плавными, кожа — более теплой, и даже то, как она пошла мне навстречу, было каким-то новым, другим. Она была уже не просто красивой девушкой, которую нужно лелеять, в ней появилось что-то такое, чего я раньше не замечал, например, я никогда не мог быть уверенным в том, что она меня любит, а теперь это было так очевидно, теперь в ней было больше жизни и больше тепла, чем когда-либо прежде, больше жизни, тепла и красоты, больше щедро даримого счастья, но странным образом и больше тревоги...

— Пат, — сказал я, — мне нужно спуститься. Там внизу Кестер. Нам надо подумать о ночлеге.

— Кестер? А где Ленц?

— Ленц, — проговорил я, — Ленц остался дома.

Она ничего не заметила.

— Ты потом спустишься? — спросил я. — Или нам подняться к тебе?

— Спущусь. Теперь мне можно все. Выпьем чего-нибудь в баре. Я буду смотреть, как вы пьете.

— Хорошо. Тогда мы подождем тебя внизу, в холле.

Она подошла к шкафу, чтобы достать платье. Я воспользовался моментом и, вытащив из-под кровати бумажный шарик, сунул его в карман.

— Значит, пока, Пат?

— Робби! — Она подошла и обняла меня. — Я так много хотела тебе сказать.

— И я тебе, Пат. И теперь у нас есть время на это. Целый день будем что-нибудь рассказывать друг другу. Завтра. Сразу оно как-то не получается.

Она кивнула:

— Да, будем все-все рассказывать. И тогда то время, что мы не виделись, уже не будет для нас разлукой. Мы узнаем все друг о друге, и тогда получится, как будто мы были вместе.

— Да так все и было, — сказал я.

Она улыбнулась:

— Ко мне это не относится. У меня сил меньше. Мне тяжелее. Я не умею утешаться мечтами, когда остаюсь одна. Я тогда просто одна, и все. А одной быть легко, только когда не любишь.

Она все еще улыбалась, но какой-то стеклянной улыбкой — она держала ее на губах, но сквозь нее можно было видеть то, что за ней.

— Пат, — сказал я, — старый, храбрый дружище!

— Давно я этого не слышала, — сказала она, и глаза ее наполнились слезами.

Я спустился вниз к Кестеру. Он уже выгрузил чемоданы. Нам отвели две смежные комнаты во флигеле.

— Взгляни, — показал я ему кривой график температуры. — Так и скачет вверх и вниз.

Мы шли, скрипя снегом, по лестнице, что вела к флигелю.

— Спроси завтра врача, — сказал Кестер. — Сама по себе кривая еще ни о чем не говорит.

— Мне она говорит достаточно, — сказал я, складывая листок и снова пряча его в карман.

Мы умылись. Потом Кестер зашел ко мне в комнату. Он выглядел так, будто только что встал после сна.

— Тебе надо одеться, Робби, — сказал он.

— Да, да. — Я очнулся от своих раздумий и распаковал чемодан.

Мы пошли обратно в санаторий. «Карл» еще стоял у подъезда. Кестер набросил одеяло на радиатор.

— Когда поедем обратно, Отто? — спросил я.

Он остановился.

— Я думаю выехать завтра вечером или послезавтра утром. А тебе нужно остаться.

— Но каким образом? — спросил я с отчаянием. — Денег у меня дней на десять, не больше. И за Пат оплачено только до пятнадцатого. Я должен вернуться, чтобы зарабатывать. Здесь-то вряд ли кому понадобится такой неважный тапер.

Склонившись над радиатором «Карла», Кестер приподнял одеяло.

— Я достану тебе денег, — сказал он, выпрямляясь. — Так что можешь спокойно оставаться здесь.

— Отто, — сказал я, — я-то знаю, сколько у тебя осталось от аукциона. Меньше трех сотен.

— Не о них речь. Я добуду еще. Не беспокойся. Через неделю ты их получишь.

— Ждешь наследства? — родил я мрачную шутку.

— Что-то вроде этого. Положись на меня. Нельзя тебе сейчас уезжать.

— Что верно, то верно, — сказал я. — Даже не представляю, как бы я ей об этом заикнулся.

Кестер снова накрыл радиатор одеялом и слегка погладил капот. Потом мы вошли в холл санатория и устроились у камина.

— Который, собственно, час? — спросил я.

Кестер посмотрел на часы.

— Половина седьмого.

— Странно, — сказал я. — Мне казалось, что уже гораздо больше.

По лестнице спускалась Пат. На ней была меховая куртка. Увидев Кестера, она быстро прошла через холл и поздоровалась с ним. Только теперь я заметил, как она загорела. Ее кожа приобрела такой красновато-бронзовый оттенок, что ее можно было принять за молодую индианку. Но лицо похудело, и в глазах появился неестественный блеск.

— У тебя температура? — спросил я.