Три товарища

— Ну-ну, не надо кукситься, детка! — громыхал Бернхард. — Что ж тогда говорить нашему брату? Крутишься как белка в колесе посреди этих банкротств да налогов — я-то, впрочем, это дело люблю.

Женщина молчала.

— Ну и пень! — сказал я Антонио.

— Еще какой! — откликнулся он. — Он тут уже третий день и знай долдонит одно — «тебе тут чудесно живется», о чем бы она ни заикнулась. Он, видите ли, ничего не хочет замечать — ни ее страха, ни ее болезни, ни ее одиночества. Надо полагать, он давно уже подыскал себе в Берлине подходящее пушечное ядрышко, а тут раз в полгода отбывает повинность, потирает ручки, похохатывает и в ус не дует. Только бы ни на что не обращать внимания! Такое здесь встречается часто.

— А его жена давно уже здесь?

— Года два.

Через зал с хохотом прошествовала группа молодежи. Антонио засмеялся.

— Они возвращаются с почты. Отбили телеграмму Роту.

— Кто это — Рот?

— Тот, который на днях уезжает. Они телеграфировали ему, что ввиду эпидемии гриппа в его родных местах он не имеет права отсюда уезжать и должен еще на какое-то время остаться. Все это обычные шуточки. Ведь им-то приходится оставаться, понимаете?

Я посмотрел в окно на горы, окутанные серым бархатом. «Все это неправда, — думал я, — всего этого нет, потому что быть не может. Все это только сцена, на которой слегка, для забавы ставят пьеску о смерти. Ведь настоящая смерть — это так серьезно и страшно». Мне хотелось подойти к этим ребятам, потрепать их по плечу и сказать: «Не правда ли, ваша смерть лишь милая салонная шутка, а вы сами любители веселой игры в умирание? А в конце все встанут и раскланяются, верно? Не умирают же всерьез от повышенной температуры и затрудненного дыхания, для этого нужно стрелять, нужно ранить, я-то ведь знаю...»

— А вы тоже больны? — спросил я Антонио.

— Ну конечно, — ответил он с улыбкой.

— Нет, ей-богу, и кофе превосходный, — шумел рядом пушечный снаряд. — У нас теперь такого не сыщешь. Ну просто страна Шлараффия!

Вернулся с метеостанции Кестер.

— Я должен ехать, Робби, — сказал он. — Барометр падает, ночью, по всей вероятности, пойдет снег. Тогда мне завтра уже не пробиться. Сегодня вечером я еще должен проскочить.

— Ничего не поделаешь. Но мы еще поужинаем вместе?

— Да. Я только быстро упакую вещи.

— Я с тобой, — сказал я.

Мы собрали вещи Кестера и отнесли их вниз к гаражу. Потом мы вернулись за Пат.

— В случае чего сразу звони мне, Робби, — сказал Отто.

Я кивнул.

— Деньги получишь через несколько дней. На какое-то время хватит. Ни в чем себе не отказывай.

— Ладно, Отто. — Я немного помедлил. — Послушай, у нас там еще оставалась парочка ампул морфия. Может, ты мне их перешлешь?

Он посмотрел на меня:

— Зачем они тебе?

— Не знаю, как здесь пойдут дела. Может, и не понадобятся. Я все еще надеюсь, что все обойдется, несмотря ни на что. Особенно когда вижу ее. Когда же один, не надеюсь. Но я не хочу, чтобы она мучилась, Отто. Чтобы лежала пластом и не испытывала ничего, кроме боли. Может, они и сами ей дадут, если понадобится. Но мне было бы спокойнее знать, что я могу ей помочь.

— Только для этого, Робби? — спросил Кестер.

— Только для этого, Отто. Не сомневайся. Иначе я бы тебе не сказал.

Он кивнул.

— Ведь нас теперь только двое, — медленно произнес он.

— Да.

— Ладно, Робби.

Мы пошли в зал, и я сбегал за Пат. Поели мы второпях, так как небо стремительно заволакивало тучами. Кестер выехал на «Карле» из гаража и остановился у главного подъезда.

— Ну, будь здоров, Робби, — сказал он.

— И ты, Отто.

— До свидания, Пат. — Он протянул ей руку и посмотрел в глаза. — Весной приеду за вами.

— Прощайте, Кестер. — Пат крепко держала его руку. — Я так рада, что еще повидала вас. Передайте от меня привет Готфриду Ленцу.

— Хорошо, — сказал Кестер.

Она все еще держала его руку. Ее губы дрожали. И вдруг она шагнула к нему и поцеловала.

— Прощайте! — пробормотала она просевшим голосом.

Лицо Кестера вспыхнуло, будто факел. Он еще хотел что-то сказать, но только круто повернулся, прыгнул в машину, одним рывком бросил ее вперед и не оглядываясь помчался вниз по серпантину. Мы смотрели ему вслед. Прогрохотав по главной улице поселка, машина, как одинокий светлячок, стала карабкаться на подъемы, выхватывая мутными фарами клочья серого снега. На вершине она остановилась, и Кестер помахал нам, выйдя из машины на свет фар. Потом он исчез, а мы еще долго слышали постепенно затихавшее жужжание мотора.

Пат стояла, вся подавшись вперед и прислушиваясь до тех пор, пока еще улавливала что-то. Потом повернулась ко мне.

— Ну вот и ушел последний корабль, Робби.

— Предпоследний, — возразил я. — Последний — это я. И знаешь, что я надумал? Хочу бросить якорь в другом месте. Комната во флигеле мне больше не нравится. Не понимаю, почему бы нам не жить вместе? Я попытаюсь перебраться к тебе поближе.

Она улыбнулась:

— Исключено. Это тебе не удастся! Что ты собираешься делать?

— А ты будешь рада, если я это устрою?

— Что за вопрос! Это было бы чудесно, милый. Почти как у матушки Залевски!

— Вот и прекрасно. Тогда я на полчасика оставлю тебя одну и займусь этим делом.