Три товарища

— Это из-за погоды, — объяснял Антонио. — Оттепель, фен. Самая подходящая погода для лихорадки.

— Милый, ты бы прогулялся, — сказала мне Пат. — Ты катаешься на лыжах?

— Нет. Где бы я мог научиться? Ведь я впервые в горах.

— Антонио тебя научит. Ему это доставит удовольствие. Он к тебе привязался.

— Здесь мне нравится больше.

Она приподнялась на постели. Ночная сорочка соскользнула с плеч. Черт возьми, до чего же они стали худы! И до чего же худенькой стала шея!

— Робби, — сказала она, — ну сделай это ради меня. Мне не нравится, что ты все время сидишь здесь, у больничной постели. И вчера весь день просидел, и позавчера. Это уж слишком.

— А мне нравится здесь сидеть, — ответил я. — И меня совсем не тянет слоняться по снегу.

Она громко вздохнула, и я услышал прерывистый хрип.

— Поверь мне, — сказала она, — так будет лучше для нас обоих. Ты сам потом убедишься. Поверь моему опыту. — Она с трудом улыбнулась. — Насидишься еще после обеда и вечером. А по утрам, милый, мне не по себе из-за того, что ты здесь сидишь. По утрам я так ужасно выгляжу из-за лихорадки. Вот вечером дело другое. Я, наверное, набитая дура, но я не хочу выглядеть некрасиво, когда ты на меня смотришь.

— Бог мой, Пат... — Я встал. — Ну так и быть, пойду прогуляюсь с Антонио. Вернусь к обеду. Если, конечно, не поломаю себе кости на этих штуковинах.

— Ты быстро научишься, милый. — Ее лицо утратило выражение напряженности и тревоги. — И скоро будешь замечательно кататься.

— А ты находишь замечательные способы от меня избавиться, — сказал я и поцеловал ее. Ее руки были влажные и горячие, губы сухие и потрескавшиеся.

Антонио жил на третьем этаже. Он одолжил мне пару ботинок и лыжи. Рост и размер у нас совпадали, и ботинки его оказались мне впору. Мы отправились на учебную поляну, что была за поселком. По дороге Антонио испытующе посмотрел на меня.

— Лихорадка страшно действует на нервы, — сказал он. — В такие дни что здесь только не вытворяют. — Он опустил лыжи на снег и занялся креплениями. — Нет ничего хуже, когда вынужден ждать и не можешь ничего поделать. Это совершенно выбивает из седла, иной раз просто сводит с ума.

— Здоровым тоже приходится тяжко, — сказал я. — Когда находишься рядом, а сделать ничего не можешь.

Он кивнул.

— Кое-кто из нас работает, — продолжал он, — кое-кто перелопатил горы литературы. Но большинство снова превращается в школьников и сачкует лечебные процедуры, как сачковало в свое время уроки физкультуры. А завидев где-нибудь в поселке врача, они так же с визгом бросаются врассыпную, прячутся в магазинах и кондитерских. Тайком покуривают, тайком выпивают, предаются запрещенным игрищам, сплетням, шалостям — и как-то спасаются от пустоты. И от правды. Этакое ребячливое, шалопайское, но по-своему, пожалуй, и героическое пренебрежение к смерти. Да и что им в конце концов еще остается?

«Вот именно, — думал я, — что нам всем в конце концов еще остается?»

— Ну что, попробуем? — сказал Антонио и вонзил палки в снег.

— Попробуем.

Он показал мне, как нужно крепить лыжи и как держать равновесие. Штука, в общем, нехитрая. Поначалу я, правда, часто падал, но потом освоился, и дело пошло. Катались мы около часа.

— Хватит, пожалуй, — сказал Антонио. — Вечером вы почувствуете, как болят мышцы.

Я отстегнул лыжи, ощутив, с какой силой бьется во мне кровь.

— А хорошо, что мы выбрались на воздух, Антонио, — сказал я.

Он кивнул:

— Можем кататься каждое утро. Здорово проветривает мозги.

— Не зайти ли нам куда-нибудь выпить? — спросил я.

— Это можно. По рюмке «Дюбонне» у Форстера.

Мы выпили по рюмке «Дюбонне» и поднялись наверх к санаторию. В конторе секретарша сказала мне, что меня искал почтальон; он передал, чтобы я заглянул на почту. На мое имя пришли деньги. Я посмотрел на часы. Время еще оставалось, и я вернулся в поселок. На почте мне выдали две тысячи марок, а с ними письмо от Кестера. «Ни о чем не беспокойся, деньги есть и еще, напиши, если понадобятся».

Я уставился на банкноты. Где он их взял? Да еще так быстро. Я-то ведь знаю все наши источники. И вдруг я все понял. Вспомнил, как охаживал «Карла» гонщик и владелец магазина модной одежды Больвиз, как он говорил тогда у бара в день, когда проиграл пари: «Эту машину я всегда готов взять за любые деньги». Разрази меня гром, Кестер продал «Карла»! Вот и деньги. «Карла», о котором он говорил, что согласится скорее отдать руку, чем эту машину. И вот «Карл» ушел! Уплыл в жирные руки этого фабриканта костюмов, а Отто, который за километры на слух различал рокот его мотора, будет слышать его теперь на улицах, словно вой брошенного пса.