Три товарища и другие романы

— Брось, сиди, никуда не бегай. Все отлично. Давай пить и любоваться этими розами. Кстати, лица убитых после пулеметной атаки с воздуха белеют ночью ничуть не хуже. Случалось однажды видеть. В Испании. Небо — чисто фашистское изобретение, как сказал тогда рабочий-металлист Пабло Нонас. У него к тому моменту оставалась уже только одна нога. И он страшно на меня обижался, что вторую, ампутированную, я ему не заспиртовал. Говорил, дескать, его уже на четверть похоронили. Откуда ему было знать, что ногу эту злосчастную собаки утащили и сгрызли.

25

В перевязочную заглянул Вебер. Поманил к себе Равича. Они вышли в коридор.

— Там Дюран на телефоне. Просит вас как можно скорее приехать. Говорит, особо сложный случай и какие-то непредвиденные обстоятельства.

Равич глянул на Вебера.

— Это значит, он запорол операцию и хочет повесить на меня ответственность, так, что ли?

— Не думаю. Слишком взволнован. Похоже, и вправду не знает, что делать.

Равич покачал головой. Вебер ждал.

— Откуда ему вообще известно, что я вернулся? — спросил Равич.

Вебер пожал плечами:

— Понятия не имею. Может, кто-то из медсестер сказал.

— Почему он не позвонит Бино? Бино прекрасный хирург.

— Я ему то же самое предложил. Но он говорит, это особо сложный случай. И как раз по вашему профилю.

— Чушь. В Париже по любому профилю хороших врачей сколько угодно. Почему он Мартелю не позвонит? Это вообще один из лучших хирургов мира!

— А вы сами не догадываетесь?

— Догадываюсь. Не хочет перед коллегами позориться. А нелегальный хирург-беженец — совсем другое дело. Будет держать язык за зубами.

Вебер все еще на него смотрел.

— Случай экстренный. Так вы поедете?

Равич уже развязывал тесемки своего халата.

— Конечно, — в ярости буркнул он. — А что мне еще делать? Но только если вы поедете со мной.

— Хорошо. Тогда я вас и отвезу.

Они спустились по лестнице. Лимузин Вебера горделиво поблескивал на солнце перед входом в клинику.

— Работать буду только в вашем присутствии, — предупредил Равич. — Кто знает, какую подлость этот голубчик мне подстроит.

— По-моему, ему сейчас совсем не до того.

Машина тронулась.

— Я и не такое видывал, — буркнул Равич. — В Берлине знавал я одного молодого ассистента, у него были все задатки, чтобы стать хорошим хирургом. Так его профессор, оперируя в пьяном виде, напортачил и, ничего ему не сказав, предложил продолжить операцию. Бедняга ничего не заметил, а через полчаса профессор поднял скандал — дескать, этот юнец все запорол. Пациент умер на операционном столе, ассистент — днем позже, самоубийство. А профессор продолжил дальше пить и оперировать как ни в чем не бывало.

На проспекте Марсо им пришлось остановиться: по улице Галилея тянулась колонна грузовиков. Солнце палило нещадно. Вебер нажал кнопку на панели приборов. Верх лимузина с жужжанием сложился в гармошку. Вебер кинул на Равича гордый взгляд.

— Недавно по заказу установили. Электропривод. Шикарно! Техническая мысль творит чудеса, верно?

Их обдало спасительным ветерком. Равич кивнул:

— Да уж, не говорите. Последние ее достижения — магнитные мины и торпеды. Как раз вчера где-то прочел. Такая торпеда, если промахивается, сама разворачивается и снова наводит себя на цель. Воистину нет предела человеческой изобретательности.

Вебер повернул к Равичу свою разопревшую, добродушную физиономию.

— Далась вам эта война, Равич! До войны сейчас дальше, чем до луны. И вся болтовня на эту тему — не более чем политический шантаж, вы уж поверьте!

Кожа как голубой перламутр. Цвет лица — пепельный. А под ним, в ослепительном свете операционных ламп, копна рыжевато-золотистых волос. Они пылают вокруг пепельного лица столь ярким пламенем, что это кажется почти непристойностью. Кричащее буйство жизни вокруг мертвенной маски — словно из тела жизнь уже ушла и осталась только в волосах.

Молодая женщина на операционном столе была очень красива. Высокая, стройная, с лицом, безупречные черты которого не смогло исказить даже тяжелое беспамятство, она была создана для любви и роскоши.

Кровотечение не профузное, слабое. Пожалуй, даже подозрительно слабое.

— Матку вскрывали? — спросил Равич у Дюрана.

— Да.

— И что?

Дюран не отвечал. Равич поднял глаза. Дюран смотрел на него молча.

— Ладно, — сказал Равич. — Сестры нам пока не нужны. Нас тут трое врачей, этого достаточно.

Дюран понял, кивнул, слегка махнул рукой. Сестры и ассистент тотчас же удалились.

— И что? — повторил Равич свой вопрос, дождавшись, когда закроется дверь.

— Вы же сами видите.

— Нет, не вижу.

Разумеется, Равич видел, но он хотел, чтобы Дюран сам, в присутствии Вебера, сказал, в чем дело. Так оно надежнее.

— Беременность на третьем месяце. Кровотечение. Пришлось прибегнуть к выскабливанию. Прибег. Похоже на повреждение матки.

— И что? — неумолимо продолжил допрос Равич.

Он смотрел Дюрану в лицо. Того, казалось, вот-вот разорвет от бессильной ярости. «Этот теперь возненавидит меня на всю оставшуюся жизнь, — подумал он. — Хотя бы из-за того, что Вебер все это видит и слышит».

— Перфорация, — выдавил из себя Дюран.

— Ложкой?

— Разумеется, — помявшись, ответил Дюран. — Чем же еще?