Три цветка и две ели. Первый том

– Хорошо, герцог Раннор, – улыбнулась вишневыми губами Лилия. – Я пришла сказать, что Адреами и молодая госпожа Ирмина спустятся через минут девять, если это не к спеху. Ценная краска уж разведена, иначе засохнет зря… Желаете ли чего-нибудь испить или перекусить?

– Нет, – помотал головой Рагнер и опустился на скамью. – Только беседы с вами желаю. Хочу, чтобы вы ответили на мои вопросы.

– У вас ко мне так много вопросов… – ласково улыбалась Лилия, присаживаясь на стул с высокой спинкой и подлокотниками – она словно садилась на трон. – Мне нечего скрывать, герцог Раннор.

– Сперва я хотел бы знать, возьмется ли ваш брат за эту работу, – передал он Лилии медальон. – Можно сделать портрет моей тети новым?

– Не думаю, – рассматривала она медальон. – Это позолоченная медь, покрытая черной эмалью и затем процарапанная иглой. Очень тонкая работа… Нет, Адреами не возьмется: можно лишь испортить.

– Ладно… А сколько он просит за обычную миниатюру на дереве. Я не отказался бы от этого портрета немного большего размера.

– Для вас будет втрое дороже, чем для господина Аттсога: золотой рон и половина, – удивила Рагнера Лилия, возвращая ему медальон. – Потому что вы богатый герцог и потому что ползолотого в день – это вдвое меньше того, что дадут Адреами в Брослосе. Мы и так излишне задержались в Ларгосе.

«Необычно, – думал Рагнер, – монахиня не боится прослыть корыстолюбивой… Но раз так, то она, скорее всего, не лжет и в остальном…»

Он жестко и пытливо смотрел на нее, а Лилия изящно изогнулась, опустив руку на подлокотник стула. Под тонким платьем обрисовалось ее тонкое, длинное, обольстительное бедро.

– В чем же вы подозреваете нас с братцем, герцог Раннор? Поверьте, я сама много раз убеждала господина Аттсога более не заказывать у Адреами миниатюр, а поберечь средства… Нам нет ни малейшего смысла его разорять, ведь, как я сказала, в Брослосе братец заработает вдвое больше… Но господин Аттсог так… – вздохнула красавица, – так красноречив… Да и Ирмину мне жалко: ее батюшка и дед Димий – мужчины, и они не научили ее должным манерам вовсе. Быть женщиной отнюдь не просто, но мужчины этого не подозревают, да и не должны…

Рагнер продолжал молчать и внимательно смотреть на Лилию, пытаясь понять, какая же она, настоящая? И пока лишь понимал, что она необычная, очень необычная: набожна, но трезва разумом, благочестива, но знает о своей привлекательности и смело пользуется женскими чарами. Причем она обходилась без таких ухищрений, как модные платья, глубокие вырезы или драгоценности, – ей было достаточно распустить волосы и являться собой. Невольно любуясь грацией Лилии Тиодо, Рагнер подумал: «Маячь передо мной такие ноги, я бы тоже потерял голову».

Он представил Лилию нагой. Тонкое сукно ее скромного одеяния позволяло развиться фантазии – и Рагнер будто воочию увидел маленькую, высокую грудь с крошечными, острыми сосками, темными, как и ее губы, хрупкую талию, сжимая которую, можно было сомкнуть пальцы, восхитительные удлиненные бедра и аккуратные, мягкие на ощупь ягодицы, узкие и волнующие, а между белоснежными ногами – яркая, манящая расщелинка, раскрывающаяся орхидеей – цветком, из какого ведьмы делают приворотное зелье… Рагнер, сморгнул, прогоняя видение обнаженной Лилии и заменяя его образом другой нагой красавицы – своей любимой, зацелованной и томной: попышневшие белые груди в оправе золота волос, зеленые глазищи, словно теплые морские воды, и округлый животик, творящий внутри себя новую жизнь. Он вспомнил, как неуклюже Маргарита пыталась подняться, чтобы сесть на постели, и его сердце затопила нежность.

– Герцог Раннор? – позвала его Лилия. – Вы меня вроде не слушаете?

– Да, извините, задумался… Что вы говорили? Повторите, прошу вас.

– Я говорила о своих опасениях… Мне думается, что господин Аттсог продолжает питать напрасные надежды, несмотря на все мои слова. Из-за этого я тоже печалюсь и чувствую муки совести. Я твердо сказала господину Аттсогу, что не смогу ответить ему взаимностью. Мое сердце принадлежит Нашему Господу, и лишь для него я храню свою чистоту. Если бы вы, герцог Раннор, смогли донести до своего доброго друга, до господина Аттсога, абсолютную тщетность его надежд, то вы бы оказали услугу и мне, и господину Аттсогу. Ему будет еще больнее через время…

– Постараюсь, – кивнул Рагнер, – хотя это непросто. Вьён – далеко не глупец, но часто безрассуден, бывает очень упрям там, где упрямство некстати… Госпожа Тиодо, если откровенно, то я не понимаю: зачем вам в монастырь? Поститься там без конца, носить колючее платье, всегда молчать, обретаться в убогости, вдали от мира, – это всё равно, что убить себя при жизни.