Три века с Пушкиным. Странствия рукописей и реликвий

Провинциальный Сольвычегодск в пушкинские времена, да и позднее, снискал «славу» пересыльного города для арестантов по пути на суровые Соловецкие острова. Городок спокойный, словно самой природой приспособлен под тихую пристань для буйных и горячих голов.

В Соловецком остроге

«Глухой Сольвычегодск был удобным местом для ссылки, – свидетельствовал писатель Сергей Марков. – В зачарованном городе я нашёл необычайное свидетельство о том, что департамент полиции имел намерение заточить сюда в ссылку даже величайшего русского гения – Александра Сергеевича Пушкина». Очерк писателя «Зачарованные города» появился на страницах первого номера альманаха «Север» за 1936 год.

Сергею Маркову удалось разыскать уникальные документы: некий Воскресенский, писец Сольвычегодского полицейского управления, утверждал о необычной переписке, затерянной в архивных анналах. В ней-то полицейским чинам предписывалось принять меры к прибытию в город поэта Пушкина, как то: учредить за вольнодумцем строгий надзор, а исправнику следовало прежде подыскать для ссыльного квартиру. Давние те «благие» наставления и легли в забытое и утерянное ныне «Дело Пушкина».

Да и память о самом «Деле…» сохранилась лишь в устном предании: в столь недавние времена власти без особой ретивости заботились о старых провинциальных архивах.

Слава Богу, Сольвычегодск не оказался ещё одним «пушкинским» городом! Нет, он был определён лишь для дядюшки поэта.

Вот предписание коменданту, данное ему генерал-губернатором Голенищевым-Кутузовым: «Государь Император высочайше повелеть соизволил содержащегося во вверенной Вашему Высокопревосходительству крепости отставного подполковника Ганнибала выслать Вологодской губернии город Сольвычегодск, где жить ему под надзором полиции».

Полгода недавний арестант Петропавловки провёл в Сольвычегодске. Невзирая на полное безденежье и явную несправедливость судьбы, Павел Исакович, не сломался, напротив, ополчился против местных властей.

Отчаянный и неукротимый, он, дабы прогнать скуку, раздобыл где-то небольшую пушечку и вздумал палить из неё из окон своего жилища, чем приводил в страх и трепет обывателей. Поистине любовь к мортирам и пушкам была в крови у Павла Исааковича – нет, не мог жить этот человек без бранных потех!

Раздосадованный городничий докладывал в рапорте: «…В общении иногда бывает хорош и весел, но часто выражения употребляет гордые и дерзкие». Подобно гоголевскому Хлестакову Павел Ганнибал назанимал у состоятельных горожан денег, даже и городничий не смог отказать своему подопечному в столь неожиданной просьбе, и не спешил отдавать долги. Частенько затевал ссоры с обывателями, и после их жалоб генерал-губернатору и требования последнего, чтобы Ганнибал «испросил прощение» перед оскорблёнными им особами, тот пришёл в ярость: «Как смел генерал-губернатор обо мне так писать! Он мне не начальник!» Более того, в запальчивости пригрозил за донос застрелить самого городничего!

Последствия сей угрозы не заставили себя долго ждать: 20 марта 1827 года в Сольвычегодск курьер доставил секретный пакет, а в нём – «Высочайшее соизволение на отправление подполковника Ганнибала под присмотр в Соловецкий монастырь». И в светлый весенний день – 9 мая 1827 года – двери монастырской тюрьмы на Соловках распахнулись, чтобы принять в своё тёмное лоно нового узника.

…Пушкин в те майские дни в Москве слушает оперу Россини в домашнем театре Зинаиды Волконской, где хозяйка, «царица муз и красоты», исполняет главную партию, посвящает просвещённой красавице чудное послание: «Среди рассеянной Москвы…» И вряд ли племяннику в дни его величайшего поэтического триумфа ведомо о печальной перемене в судьбе дядюшки.

Итак, бунтарь Павел Ганнибал, сопровождаемый жандармским унтер-офицером, доставлен на один из Соловецких островов, где и отдан под строжайший присмотр командиру инвалидного отряда.

Придёт ли час моей свободы?

Правда, поначалу он, ещё в Сольвычегодске, встретил известие о заточении его в острог нарочито равнодушно. Поговаривали, что Ганнибал «неоднократно был нездоров» и даже будто смягчился нравом. Но ничто не могло уже изменить ход событий.

Бедный Павел Исаакович и в страшных фантазиях не мог представить того ужасного положения, что готовил ему злой рок! В бешенстве и неистовости силился он вырваться из чулана, в коей был насильственно заперт. Бился, кричал, рвал и метал, требовал к себе начальство… Побушевав несколько дней, принуждён был затихнуть – так вспоминал соловецкий архимандрит Досифей.

Мы вольные птицы; пора, брат, пора!
Туда, где за тучей белеет гора,
Туда, где синеют морские края…