Три вещи, которые нужно знать о ракетах. Дневник девушки книготорговца

Родители ждали меня на крыльце. Наблюдая, как я вылезаю из такси, они сохраняли героическое спокойствие, словно мой приезд был запланирован, и, тепло поздоровавшись, принялись помогать мне с багажом. Когда мы зашли в дом, они не задали ни одного вопроса. Вся их воодушевленная беседа сводилась лишь к фразам вроде: «Мы так рады, что ты приехала!», «Как здорово, что ты дома!» и «Ты проголодалась?».

И как им удавалось быть такими хорошими? Я изумилась их тактичности, а вернее сказать, выдержке. Если бы я была на их месте и ко мне ни с того ни с сего приехала моя собственная дочь, я бы тут же напала на нее с расспросами и успокоилась бы, лишь сложив вместе все кусочки мозаики. Возможно, им и так было понятно, почему я приехала домой. Мельком увидев свое отражение в зеркале прихожей, я подумала, что не обязательно быть Шерлоком Холмсом, чтобы догадаться, что послужило причиной моего внезапного возвращения. Выглядела я ужасно, глаза покраснели и распухли от слез.

Сославшись на сильную усталость, я поспешила ретироваться наверх. Я знала каждую половицу, каждую трещину, каждый сантиметр стен в доме родителей. Он был до тошноты мне знаком. Поднявшись на второй этаж, я повернула к двери в комнату, которая когда-то была моей спальней. Именно здесь, по соседству с комнатой сестры, которая располагалась дальше по коридору, прошло мое детство, и на двери до сих пор висела табличка: «Частная территория Джессики, посторонним парковка запрещена».

Я распахнула дверь своей маленькой спальни и оказалась в джунглях заботливо хранимых вещей из моего детства: постельное белье, книги и памятные сувениры – все лежало на своих местах. К стене был приклеен большой плакат с фотографией Кейт Уинслет в образе героини из фильма «Священный дым», а напротив – гравюра, купленная мною во время поездки в Париж.

Я села на кровать, прислушиваясь к доносившимся с кухни голосам родителей. Сердце забилось чаще. Мне казалось, будто стены стали тонкими, как бумага. Идти мне теперь было некуда, не осталось никакой возможности потеряться, сохранить все в тайне. Я попала в петлю времени: все вокруг так сильно контрастировало со свободой, к которой я привыкла, живя в другой стране, в отдельном доме, вместе со своим мужчиной, что мне внезапно показалось, будто меня разом вернули в детство.

У меня завибрировал телефон. Пришло сообщение. Казалось, сердце вот-вот выпрыгнет из груди. Это Юан, я в этом нисколько не сомневалась. Он наверняка захочет справиться, все ли в порядке, убедиться, что я благополучно долетела. Ведь это допускается, верно? Я тут же вытащила телефон из кармана. Сердце вернулось на свое место. Сообщение было не от Юана, а от моей сестры. Она писала: «Рада, что ты дома».

Я открыла сумку и достала оттуда подаренный Юаном iPod nano, надела наушники и прибавила громкость, чтобы музыка заглушила все посторонние звуки, сбросила с кровати плюшевые игрушки и забралась под одеяло. Мне хотелось исчезнуть, утонуть в кровати и больше никогда из нее не вылезать. Мои веки опустились, и под звуки песен, напоминавших мне об Уигтауне, затерявшись в мыслях о Юане и Галлоуэе, я погрузилась в сон.

41

А великая тайна времени, не представляет ли она другого чуда? Безграничное, молчаливое, никогда не знающее покоя, это так называемое время. Катящееся, устремляющееся, быстрое, молчаливое, как все уносящий прилив океана, в котором мы и вся вселенная мелькаем, подобно испарениям, тени, появляясь и исчезая…[66]

Томас Карлейль.

Герои, почитание героев и героическое в истории

Шотландская комната, третий стеллаж слева

Проснувшись, я увидела, что у меня в ногах сидит Герман Мелвилл. Он снял шляпу и обвел взглядом комнату, и, судя по его лицу, ему стало так же противно, как и мне. В его глазах, сверкающих из-под кустистых бровей, читалось множество вопросов, и он гадал, куда подевался Уигтаун и молочная сень его лесов[67].

– Пора вставать, – нетерпеливо заявил он. От его дыхания веяло соленым морским воздухом.

Я перевернулась на другой бок и уткнулась лицом в подушку. Лучи послеполуденного солнца проникали в комнату сквозь щель между шторами.

– Ради чего?

– Чтобы творить. – Герман был доволен собой. Я не пошевелилась.