Три запрета Мейвин (СИ)

Пока в домах гасили огни, относили загодя собранные дрова на вершину самого высокого холма в округе и там раскладывали костёр Бела. С восходом солнца пришли друиды, чтоб возжечь чистое пламя нового лета, чтоб просить процветания и благоденствия. Пусть не будет земле нашей ни засухи, ни града, ни ливня, пусть полнятся дома детьми, хлева приплодом, леса и поля изобильны будут плодами, зерном и дичью…

Чуть позже вокруг костра трижды проведут по одной скотине от каждого стада, чтоб отвадить падёж и мор. Трижды пройдут вкруг очистительного пламени все люди, не запятнавшие себя позором и преступлением, и затеплят огонь в очагах, взяв по искре. Тогда же и принесут добровольные жертвы, и друиды будут следить за исполнением ритуала.

Впервые я не спешила бежать из дому. Отец и братья давно уж поднялись на холм — положение обязывало. После старцев друидов им — первый почёт. Матушка торопила, сердилась, покрикивать стала. Ясно отчего: боялась, что упущу мужа долгожданного. А соседские дочки, хоть не столь собой удались, хитрей да хватче. Тут им и Бельтайн приспел кстати. Как не попытать счастья? Глядишь, вдруг да и окажешься, нежданно, княгиней? А нет, так подругой удачливого вожака, и как иначе, с такими-то славными преданными воинами. Так думала матушка, и не нужно было обладать особыми уменьями, чтоб услышать её мысли.

Наскучив дожидаться дочь, так некстати неловкую и нерасторопную, матушка сама высказала сокровенное:

— Мейвин, ты одна у нас дочь, и кому, как не тебе, желать бы нам добра? Разве мы тебя в чём неволили? Разве отдали б тебя за старика, урода, подлеца, выгадывая нам, не тебе, благо? Верно то, что прежде мы не видели тебе достойного, а чем с никудышным мужем, лучше быть одной, — так мы судили с твоим отцом. А ведь подруги твои все уж качают колыбели, да и ты не из народа холмов, чтоб ожидать для себя неувядающей молодости и красоты! Но если гость наш не мил, какой же тебе нужен? И сама ведь не знаешь!

Я знала. Но ничего не ответила.

Вот славный выбор: меж тем, кого не люблю, и тем, кто не любит меня!

Матушка, женщина с деловой сметкой, всегда наставляла, что первое лучше. Мол, любовью своей не будешь сыта и согрета, подле холодного и неласкового — горе. А если муж достойный и к жене заботливый, то явится со временем благодарность, уважение и дружеское участие — чем плохая замена пустоцветной той любви? Ровное горение домашнего очага разумная предпочтёт дикому пожару.

Легко ж было судить ей, любящей и любимой!

Мне легко не было, и на праздник шла с таким чувством, будто мне гореть на жертвенном огне. Но выбор свой я сделала. И, видя счастливое лицо матушки, старалась скрыть истинные чувства, чтоб не огорчать её.

Мы с матушкой пришли едва ли не последними. Чужаки уж были там, несколько наособицу, и всё ж со всеми. Справедливо признать: парни наши казались против них всё равно что серые речные птицы против хищных поднебесных летунов, что задевают солнце краем крыла.

Видно было, что девушки наши рассудили так же. Голос, древний, как земля, нашёптывал каждой: "Такой защитит и подарит сильных сыновей, с таким будешь спать на мехах, есть с золота и не узнаешь горя".

Но и мужчин не поразила внезапная слепота. Сжимались кулаки, и слышались проклятья, и, чуя веявший в лицо страх, я думала: не дошло бы до ножей.

Благо, те, чья кровь текла медленней, а рассудок был острей, вразумляли расходившихся, горячих:

— Охолони, они уйдут, мы останемся.

Назавтра не у одной запястья украсятся сине-багровыми браслетами — неповадно чтоб было заглядываться на пригожих чужаков.

И всё же тот, кого сулили мне в мужья, выделялся и меж статных воинов. Глядя на него, я понимала матушку: горел он, точно огонь в ночи. Матушке не случилось родиться в дни холодного Самайна, чтоб уметь видеть моего друга… А меж земных мужчин жених мой, верно, не знал себе равных.

Матушка нарочно подвела меня к нему — пускай видят! Он с улыбкой произнёс обычные слова благодарности хозяйке за радушный приём, но я чувствовала: дождаться не мог, когда нас оставят вдвоём.

Матушку не пришлось торопить, она с женской чуткостью угадала его желание и тотчас ушла руководить приготовлением традиционного угощения.

— Как долго тебя не было! — мягко упрекнул он, взяв мои ладони и касаясь их губами.

— Все наряды перебрала, не знала, что и надеть, — ответила с горькой усмешкой.

Любовь ослепляет, и он ничего не заметил.

Пляски с волками

Целый день мы провели вместе, и, как бы долго ни тянулось время, вечер подступал, просачивался по капле, неуловимо изменяя цвет неба, вымывая краски, и дальний край стал тускло-серым, затем чёрным. Музыка сделалась громче и резче, лица музыкантов раскраснелись и лоснились от пота, и играли они всё более разлажено; то, в чём прежде угадывались знакомые мелодии, стало похоже на тревожные болезненные вскрики, на плач птицы, созывающей птенцов у разорённого гнезда.