Три запрета Мейвин (СИ)

Звёзды светили низко, точно готовые сорваться с небесных ветвей переспелые плоды. Я увидела, как на кровлю нашего дома опустилось множество ворон, громким граянием передразнивая доносящиеся изнутри звуки веселья. Зрелище дурного предзнаменованья приковало мой взор. Кому из тех, кто пирует нынче за нашим столом, судила вскоре пасть в сраженье неистовая Морриган? Иль обнаружился у неё недостаток в воинах, отдающих жизни во славу её? По чьи души разослала она крылатых вестниц?

Я полагала, что одна на дворе, до тех пор пока не ощутила прикосновение к руке, мимолётное, но обжёгшее, точно клеймо.

Ночь выдалась ясной, и свет от разведённых дозорными костров достигал нас, и я узнала нашего гостя. Слух у меня был чуткий, по шороху травы и камыша я угадывала зверя или птицу, била, не целясь, и редко уходила с пустыми руками. Но если гость наш из тех фениев, что умеют бежать быстрей оленей и псов, да так, чтоб не хрустнула ветка под ногой, нет ничего удивительного в том, что я не слышала его приближения.

Всё мужество, отпущенное мне богами, употребила я на то, чтоб не отпрянуть в смущенье и испуге, но сохранить достоинство и не допустить в голос дрожи, что выдала б потаённое во мне.

— Зачем ты здесь, незнакомец? Отчего бродишь в глухую полночь? иль замыслил чёрной подлостью отплатить за доверие? Разве дурно привечают тебя мои родичи? или горек наш хлеб, или остыл наш очаг? Зачем крадёшься, точно вор, зачем преследуешь меня, точно злая судьба?

Он и сам был точно в бреду, горячи были его руки, туманен взор, сбивчива речь.

— Зачем? И сам не знаю! А раз для тебя я судьба злая, то и ты мне не на радость дана!

Его слова жгли огнём, но, видно, гордыня обуяла меня, и замкнула уста мои холодной улыбкой. Лестны глупому девичьему сердцу подобные признанья!

— Когда впервые увидел тебя, всё позабыл, и имя своё, и родину, и предназначенье… Кто ты? Я красавиц таких не встречал никогда и нигде. Уж не из дивного ли ты народа? Не в светлом ли сидхене дом твой и родня? Ведь не может смертная женщина владеть подобной красотой, что лишает разума и воли, без оружия и пут берёт в плен.

— И отец мой и мать из рода людей, и не солгу, сказав, что знает их здесь каждый. Я такая же смертная, как и ты, и не срывала летних плодов в зелёных садах сидхе.

— Если всё сказанное тобой правда, никому не будет беды от того, что ты откроешь своё имя.

— При рождении дано мне имя Мейвин, ибо отец и мать в родительской гордыне уравняли дочь с королевой Коннахта, славной красотой и сведущей в тайных знаниях.

— Мейвин, чаровница Мейвин… имя твоё — дикий мёд на губах, — прошептал он в тоске.

— И в этом ты обманулся, незнакомец. Я не колдунья, умею лишь толковать знаки да врачевать раны.

— Раз так, излечи и мою болезнь!

— Разве ты болен? — усмехнулась напоказ, пряча дрожащие руки.

— Болезнь моя одна из двух, против которых врач бессилен: так сказал Фахтна Айлилю.

— Чем же помогу тебе? В излечении этих двух недугов я не искушена!

— Бельтайн явился мне своевременным средством! Обещай лишь, что придёшь ко мне завтра на закате и останешься до рассвета.

По тёмному двору плясали мы странный танец: он приближался, я отдалялась. Вороны, безмолвные свидетели, наблюдали за нами диковатыми глазами ночного народца.

Я и не заметила, когда он оказался рядом, не успела увернуться, очутившись в тенётах горячих рук.

Но с отчаянной смелостью посмотрела в голодные глаза.

— Этого я не могу обещать. Я приду, но сумеешь ли ты удержать меня!

И вырвалась на волю. Верней уж — он позволил вырваться, уважив мою свободу. Не в последний ли раз?

Не похоже, чтоб он был из тех, кого всерьёз остановит слово "Нет".

Он из тех, кто привык добиваться желаемого, сметая все преграды на своём пути.

Нынче он желал меня.

Отчего, понимая это, я не испытала ни отрицания, ни страха, ни гнева, ощутив лишь дрожь волнения, точно распростёршись в вязком времени охоты, раздвигая наконечником стрелы едва трепещущие травы? Так ли уж сладко ощущать себя по ту сторону — не охотницей, но жертвой?

Не сладко, но… Неизведанное манит. Опасное влечёт.

* * *

Энгус — кельтский бог любви. Его покровительство влюблённым порой выливалось в весьма причудливые формы. Так, он, изменив облик, обманом привёл к смерти Байле и Айлинн, чтобы они вечно любили друг друга за гранью жизни.

Вороны — птицы Морриган. Кельты не были оригинальны, приписывая воронам функции вестников смерти.

Фении — легендарные воины, обладающие собственным кодексом чести и создавшие целый свод испытаний, пройдя которые, претендент мог рассчитывать на вступление в их ряды. Мейвин приводит пример одного из таких испытаний.

Сидхены — полые холмы, потусторонние владения сидхе, куда они ушли, поделив Ирландию с людьми.

"Никому не будет беды о того, что ты откроешь своё имя" — сидхе, как и мифические персонажи других народов, весьма трепетно относились к своим истинным именам. Назвавший по умыслу или неосторожности имя фейри, мог жестоко за это поплатиться. Так было, к примеру, в истории о короле Муйрхертахе и его жене-фейри.