Три запрета Мейвин (СИ)

— И верно, — чего же проще? Если бы только знать, что ты поступишь верно… как будет лучше для тебя! Но я знал… я знаю тебя, Мейвин. Потому не могу признаться, не будучи уверенным, что ты не наделаешь ошибок. Даже я не сумею ничего исправить дважды. Да мне и не позволят вмешаться вновь. Существуют законы, Мейвин, которые и богам не позволено нарушать… Однажды я уже нарушил закон. — Самайн упрямо вскинул склонённую голову, неволя взглядом, горящим тёмным огнем. — И не затем, чтоб всё оказалось напрасно! А после… проклинай, ненавидь — если станет от этого легче! Но я добьюсь своего.

Я стояла, ни жива ни мертва. Сердце колотилось внутри, словно пойманная в клетку ладоней птаха. Нечего и думать, в чьих ладонях трепещет глупая пичужка! Неужто после всех слов эти тонкие сильные пальцы сожмутся, обрывая трели… оставляя небрежно развеянную горсть алых перьев?

Нет!

— Я верю… — прошептала одними губами.

Но он услышал. И за какой-то миг вновь очутился рядом и обнял порывистым объятьем. Посулил, касаясь губами моих волос:

— Я буду делать всё, чтобы помочь тебе, Мейвин. А потому… прости меня!

Он оставил меня вовсе без сил с этим разговором, играя на моих чувствах, точно на флейте. Словно забавлялся, испытывая: а ну-ка, какую ещё мелодию сумею извлечь из неё? Как легко ему удавалось сводить воедино невозможные, казалось, вещи! Обещать помощи, всей, что в силах дать мне — а ведь, надо полагать, немалое во власти вожака Дикой Охоты! — и тут же виниться в этом, словно бы в тягчайшем преступлении. Поневоле начнёшь бояться обещанного!

А Самайн, меж тем, указал на запертые сундуки:

— Не угодил с нарядами? — спросил так обыденно-просто.

Я непонимающе смотрела на стоящего вполоборота мужчину. Точно и не было перехлестья слов, сплетенья взглядов… прикосновений, что рассыпались искрами по коже. Стылый серый взгляд, твёрдо сомкнутые губы. Не придумала ли я того мужчину, что шептал сокровенные признания? что обнимал так, словно любил больше души своей? И вновь видела перед собою Зимнего Короля — не меньше. Но и не больше.

Я не знала, что за игру затеял Самайн. Но не оставалось ничего, кроме как принять её правила.

— Отчего же, угодил. Настолько, что они слишком хороши для меня.

— Теперь ты сделалась ещё и скромна, — усмехнулся Самайн краем рта. Чуть склонил к плечу голову в неуловимом, нечеловеческом жесте. — Или же… за что ты ненавидишь себя, Мейвин?

Сумела сдержаться, слегка улыбнувшись в ответ. С Самайном я едва умела управлять порывами, что носили меня, словно колесница, запряжённая обезумевшими лошадьми, каждая из которых рвалась в другую сторону, нежели её товарки. Следовало поучиться у Зимнего Короля хотя бы свойству морочить, отводить глаза, прятать сокровенные чувства — торфяной пожар под ледяными оковами спокойствия. Хотя бы умению таить истину… памятуя о четвёртом совете маленького народца, мне бы немало пригодилось это. По натуре я не болтлива, уж удержу в плену безмолвия запретные слова… Но не выдать бы себя невольно движением, взглядом, дыханием! Теперь, когда наваждение моё так близко.

— Вовсе нет. За что мне себя ненавидеть?

«Разве за то, что обещалась Фэлтигерну, любя тебя и предавая».

Верно, мне следовало ещё многому поучиться, потому как на дне серых глаз полыхнуло тёмным огнём, мимолётным отражением моей боли и раскаяния. Дрогнув, опустились вороновы крылья ресниц, погасив ненароком опаливший меня пламень.

— Ты моя гостья, не служанка. Бери, что пожелаешь, не стану отказывать ни в чём.

— Хуже налётчиков такие гости, что берут, не спросясь, — молвила наперекор, смущённая и растерянная.

Самайн за руку подвёл к стене, наугад открыл ларь. Не глядя вынул из него дивное платье — не иначе, нежные руки сидхе шили и расшивали его, синевой сравнимое лишь с полдневным небом по весне.

Я приняла нежную текучую ткань. Послушно приложила к плечам, к груди, послушно подняла взгляд…

Я стояла и смотрела, но не на то, к лицу ли наряд. В стену вплавлено было ледяное зеркало, изо льда безупречно гладкого и чистого, что отражало всё, как наяву. Зеркало в оправе перевитых ветвей боярышника и тёрна, выплавленных из чернёного серебра.

Как странно осознавать умом, что эта смутно знакомая девушка напротив — я. Как странно, когда разум нашёптывает одно, а глаза твердят иное.

Правду сказать, не так уж сильно и переменила меня выплата долгов маленькому народцу. Казалось бы, прежние черты и тот же девичье-тонкий стан… Но глаза не сияют умытой весенними дождями юной зеленью, и волосы цвета подсвеченных осенним солнцем кленовых листьев потускнели, потемнели, сделавшись попросту тёмно-рыжими. И исчез дерзкий излом бровей, углублявший любой, даже брошенный вскользь взгляд. Губы побледнели, и все черты как-то сгладились, смягчились, превращая не в красавицу, не в дурнушку, а всего лишь в такую девушку, каких в любом селении двенадцать на дюжину.

Я изменилась неуловимо… и тем разительней оказалась перемена. Точно на моё место встала нерождённая сестра. Точно я сама была подменышем — ребёнком дивного народа, подброшенным земным родителям взамен смертного двойника.