Три запрета Мейвин (СИ)

Самайн отвел пылающий клинок раскрытой ладонью. Воины Фэлтигерна были немы и бездвижны, точно долина Столпов обрела вдруг волю вновь, но несколько иначе оправдать свое название. Охотники показались схожи со стаей воронов, готовых клевать и когтить по слову вожака, но без приказа не сдвинулись ни на пядь, сидхейские кони под ними виделись призраками, сотканными из туманного молока, глаза воинов Охоты мерцали провалами гематитовой тьмы.

— Какова цена людской благодарности! — медленная улыбка явилась на губах, искривив их четкий рисунок. Князь сомкнул пальцы на лезвии… и вырвал из ослабелой руки. Фэлтигерн слепо отшатнулся.

Самайн вложил тихо пропевший меч в ножны. Более князю никто не препятствовал.

Любимый склонился надо мною. Дикая Охота вечным строем ждала за его плечами, бесстрастная и холодная, для всех, но не меня.

— Я хотел бы забрать себе твою боль… — шепчет Самайн и склоняет голову к плечу, на миг скрывая лицо. И голос его — глухой, словно ему тяжело говорить, удержать в груди, готовый сорваться стонущим криком.

Молчат люди и нелюди, живые и мертвецы вокруг нас обращаются тенями, не вижу лиц, не помню имен. Все отдалилось, поблекло, сгинуло. Весь мой мир, вся жизнь моя, все, что было мною, сосредоточилось в серебряных зеркалах сидхейских глаз.

Как много меж нами сказано лжи и как мало — правды. Как мало отдано тепла и света, что втуне растворятся в пустоте, тогда как я могла бы обогреть тебя в стуже вечной зимы и озарить твой путь. Как много ласки перегорело во мне напрасно, и руки не раскрылись для объятий, и на губах нецелованных остывал пепел несбывшейся любви; сколько ночей обратилось цепью холодной пустоты, когда могли бы свиться в огненное ожерелье… Так случилось, что великое счастье вошло в мою судьбу, но я разминулась с ним, проведя по краю своей жизни. Королева Мейв в гордыне своей и жестокости не умела ответить на дарованную ей любовь и разменяла великий дар на низменные страсти. Мейвин осудили расплачиваться за слепоту золотой королевы, желать любви и не сметь превозмочь запреты.

Уплывая во тьму невозврата, тихо прошу:

— Забери меня с собою… устала…

Яблоневый остров

Мы приходим в этот мир слабыми и беспомощными. Умирая, на недолгий срок вновь превращаемся в младенцев. Когда я родилась, Орнат положила меня матушке на грудь, и она нежно обняла свое дитя. И вот жизнь моя уж вся вытекла кровавым ручейком, держится в одной-единственной, готовой сорваться капле, и в объятьях, бережней материнских, меня уносят за пределы мира людей. Сознание уплывает; усталую душу привораживает, не отпуская, то ли песня, то ли колыбельная, то ли колдовской наговор. И переставая быть, слышу голос, что тихо поёт мне о дивном острове, скрытом волшебными туманами, о стеклянной ладье, что провезёт нас дорогой чар. Песня удерживает сознание, и я почти чувствую паутинное касание тумана, и плавный бег ладьи по хрустальному зеркалу вод. Льётся дале колдовской напев, и я слышу перезвон серебряных ветвей, и пьяный аромат волшебных яблонь, что вечно цветут и плодоносят…

Поднимаю ресницы и вижу, как рассеиваются навороженные туманы, что скрыли путь к Острову Яблонь, кипенно-белому, дивно-прекрасному, вечноцветущему. Стеклянная ладья, без паруса и вёсел, сверкающе-прозрачная в мягком свете, плавно причалила к благословенной земле, что укрыта благоуханным покровом белых лепестков. Тонкие ветви белого серебра склоняются над нами, осыпая нежнейшим кружевом, блистают золото-хрустальные налитые плоды. Дорога вьётся в сверкающую даль, целительный воздух легче вливается в грудь, сила Той Стороны, что разлита здесь так щедро, утишает боль.

— Благодарю… — шепчу. Полупрозрачный лепесток спархивает с ветви, кружится в хрустальном воздухе, нежно касается щеки. — Мне будет легко умереть здесь…

Я стою на пороге небытия, но и теперь чарует меня дивная прелесть Острова Блаженства, Самайн же точно и не видит её. Остров Яблонь кажется ему не милее осенней топи. Лицо его бледно и строго, словно перед битвой.

— На Острове Яблонь мы не за тем, чтоб ты умерла, мы здесь ради того, чтоб ты жила, — отвечает Самайн.

Жить? Мыслимо ли это? Но сил на вопрос уже не осталось. Магия Той Стороны замедлила падение последней капли, но вот она уже срывается… летит…

— Великая мать, я вновь пришел за твоей помощью.

Узорные врата ветвей размыкаются, и навстречу нам выходит женщина в белых одеждах. Красота её такова, что не может принадлежать ни смертной, ни сидхе. Лишь богине.

— Дважды ты просишь у меня и дважды за неё. — Дивный её голос не только звучит, он проницает всё существо, наполняя дурманящим ликованием, оставляя тоску по чему-то неведомому, несбыточному. Бригид не упрекает, не усмехается, она равна со всеми, и все равны перед ней.

Голос Самайна обретает силу, коей немыслимо было не подчиниться, хоть даже и не мне были сказаны слова:

— Тебе ничто не будет стоить это, а я отплачу вечной благодарностью! Видишь: она умирает! Не для того я прошел весь этот путь, чтоб потерять её, когда остался последний шаг! Бригид!..