Три запрета Мейвин (СИ)

— Немало боли ты причинил мне любовью к другой женщине. Ещё б`ольшую боль испытала, поняв, что я — лишь её подобие, лишь в этом причина того, что ты есть в моей жизни.

Самайн коротко качнул головой, его лицо помрачнело.

— Нет. Всё не так.

— Теперь знаю. Но ты сам… сплёл для меня сеть обмана, такую, что невозможно выпутаться…

— Молчать все эти годы… Не знать, каким будет твой следующий шаг, но не иметь права указать нужный путь… Бригид была не вполне права: порою и я не верил в то, что замысел удастся. Слишком много условий, и не поворотить назад.

Я понимающе кивнула. Клубок противоречий стал послушно распутываться в руках, стоило потянуть за нужную нить.

— Я должна была нарушить все три запрета и погибнуть в ночь Зимних Костров, чтоб всецело принадлежать Дикой Охоте. Должна была сама призвать её, чтоб меня забрали, скрыв от взора богов. Должна была положить конец войне и возвести на престол законного короля — плата за свершённые Мейв бесчинства?

— Верно. Но чтобы совершить всё это, ты должна была родиться вновь.

— Ты долго скрывал мою душу от божественного гнева в сидхене.

— Долго. Я выторговал призрак спасения, но не мог поторопить твоё рождение, не мог повлиять на это ни силой, ни хитростью. За соблюдением договора зорко следили. Потому оставалось лишь ждать. Минули века, прежде чем нужные слова были произнесены.

— Орнат… — догадалась с горечью.

— Её жених ушёл вслед за Дикой Охотой. Она так отчаянно желала вернуть его, что, даже будучи сведущей в магии, решилась на сделку.

— Не подумала бы прежде, что Орнат согласилась ради любви отдать нерождённое дитя.

— Дочь, внучку или правнучку. Договор оставался в силе, пока Орнат жива.

— И что же? Вернул ты ей жениха?

— Таково было её условие, — бесстрастно отозвался Самайн.

— Разумеется, — невесело усмехнулась. — Но сделка с сидхами редко заканчивается для человека добром. Ни от кого не слышала ни слова о муже Орнат. Полагаю, радость её была недолгой и обернулась ещё худшей печалью.

— Ушедшие за Охотой не остаются прежними. Орнат знала это, но сердце в ней говорило тогда громче рассудка. Мне не пришлось лукавить, она сама поверила в придуманный ею же обман.

— Орнат получила жениха, но он уж был не тем, кого она любила. Думаю, она быстро это поняла. Сколько времени прошло, прежде чем он ушёл навсегда?

— Тогда вновь загорелись Зимние Костры.

— Год, — кивнула подтверждению нерадостной догадки. — Охота не отпустит того, кто уже принадлежал ей. А что Орнат?

— Утешилась тем, что родила твоего деда.

— А у деда родилось двое сыновей. Дядя умер совсем юным. И у отца… было пятеро сыновей. Вот, значит, отчего Орнат так противилась желанию матушки иметь дочь.

— Она не хотела отдавать родную кровь на откуп Дикой Охоте.

— А после узнала, чья душа заключена во мне. И прокляла тот миг, когда согласилась выпустить зло в мир.

И ужаснулась, и размышляла о том, чтоб исправить ошибку. Непонятые детские воспоминания вернулись с памятью о прошлой жизни, поведав о сути отношения ко мне Орнат, о причине ее особой близости. Она тщилась различить в правнучке-подменыше ростки жестокости, кровавого безумия, боялась и ожидала превращения своенравной, но ласковой девочки в воплощенное бедствие земли. Чтоб не дать превращению завершиться… Сколько раз я едва не стала той самой скошенной травой, как тогда, на вересковом пустыре из воспоминания?..

Но удара не последовало. Девочка росла и ничем не выдавала в себе потаенной тьмы. Помимо воли Орнат полюбила чужого ей ребенка, настолько, что вновь стала сожалеть о данном в юности обещании.

Самайн привлёк меня к себе, баюкая боль в объятиях. Со вздохом приникла к нему. Тоска помалу отпускала. Мне ли быть печальной, обретя чудесное спасение, будучи рядом с тем, к кому любовь моя оказалась взаимной, дыша разлившимся в воздухе спокойствием и видя прелесть дивной страны?

— Её правнучка должна была умереть, в её теле не было души. Я ничего не отнял, и ты не заняла ничьё место. — Самайн развеял последние сомнения.

Я ответила благодарной улыбкой. И потянулась к губам. Остролист и мята.

— Я люблю тебя, мой князь… — прошептала, едва вернулось дыхание. И счастливо рассмеялась, спрятав пылающее лицо на груди Самайна.

А когда насмелилась поднять взгляд, увидела лукавую улыбку сидхе:

— Не больше, чем я люблю тебя… моя княгиня.

Вечность

Я вдохнула терпкий воздух поздней осени. В нём витал едва различимый, но уже слышимый мною зов, проникал в самую суть, подрагивал беспокойно. Поторапливал, пока ненавязчиво, так, что ему можно было сопротивляться, волей своей заставить почти замолчать.

Ни к чему. Я впустила зов в себя и вздрагивала в тревожном ещё нетерпении.

Отныне это моя суть. Не стоит её отрицать.

И не о чем сожалеть. Судьба Самайна — и моя судьба тоже.

И — чего таить — я не желаю судьбы иной.