Три женщины в городском пейзаже

А та не дура, не отвечает. Нет, как-то вякнула, я сама слышала: «Давайте, Елена Васильевна, разменяем квартиру. Нас с Леней устроит и однокомнатная». Типа, главное, чтобы без вас. Тут бабка ее перебила: «Разменяем, говоришь? А что, она твоя, эта квартира? Ты вообще каким здесь боком? Забыла, как сюда попала? Забыла, кто здесь хозяйка? Так вот, моя милая! Часу тебе достаточно? Хватит, чтобы вещички собрать? Вот тебе бог, а вот – порог!» И давай бушевать. Ну Лариска и ретировалась – шмыг в свою комнату, нос длинный повесила, губенки дрожат, ручки ходуном. И больше таких разговоров не заводила – ни-ни. А уж папаша тем более – кажется, он больше черта мамашу боится! Правда.

Ее все боятся – и дед, и папаша. Только я ее не боюсь, и она это чувствует. Знает, если что, дам отпор. Вот поэтому она меня и любит. Ну как умеет. Говорит: «Ты, Ленка, в меня! Характерная. Не то, что все эти нюни!»

Конечно, сынка своего, моего папашу она обожает, но это не мешает ей его презирать – такая же мямля и рохля, как его отец. Бабка сама виновата – всех задушила. Я как-то спросила: «А что ты их не отпустишь? Зачем они тебе?» Она ответила: «Во-первых, на эту надежды нет, она ничего не умеет, ни суп сварить, ни рубашку погладить – корова безрукая! В общем, с голоду сдохнут. А у Лени гастрит. Да и присмотр не помешает».

Какой присмотр? Я не поняла. Взрослый мужик, спокойный, тихий. Ходит к себе в лабораторию, а вечерами книжки читает. Потом поняла – слабоват наш Ленечка на спиртное. Тянет его, понимаешь? Но при бабке боится – та сразу порвет. Она все контролирует, от и до: дедовы костюмы, папашины рубашки и галстуки, отпуска «молодых» – сама берет им путевки. Меню, список гостей, покупки! В командировки деду пишет списки – что и кому. Даже с домработницей ездит на рынок, не ленится – боится, что та купит что-то не то. Вызывает полотера, указывает сыну, когда пора стричься. А «любимой» невестке – что надевать!

Бабка везде и повсюду – властная, сильная, самолюбивая. Что не по ней – все, конец. Обидчивая, отходит долго и зло помнит долго – не дай бог попасть в ее враги! Суровая, безжалостная. Язык острый, колючий. В общем, – Лена рассмеялась, – у нас и вправду много общего, не зря она меня полюбила! Ну и внешне я вылитый папаша! Все, понимаешь? Глаза, нос. Волосы, губы. Вот она и любуется. Дед ко мне хорошо относится, но он весь в науке – конференции, командировки, заседания в президиумах.

А папаша… Ой, просто смешно – шарахается от меня, как от прокаженной! Как будто боится. Увидит – и шмырк в комнату! И смех, и грех. «Здравствуй, Лена», «добрый вечер, Лена», «как успехи, Лена?» И все. Но мне не обидно – мне смешно. Жалкий, безвольный человечишка. С Лариской своей… сам черт их не поймет! Счастливы, несчастливы? Но глаза не горят, на любящих они непохожи. Мать говорила, что он в нее был сильно влюблен. Не знаю, не видела. Но все могло быть – когда-то мама была красавицей. А может, женился бы на ней и жили бы ладно… Если бы бабка позволила! Хотя, как понимаешь, это вряд ли. В общем, Тур, – громко вздохнула она, – все у меня вроде наладилось. Дед тряпки таскает из-за границы, бабка здесь старается. Деньги дают на карманные расходы – не то, чтобы много, но мне хватает, я к хорошему не привыкла. В институт меня пристроили. На курорты возят. – Она помолчала. – Только, знаешь… Жить к себе не зовут. Казалось бы, парадокс. Все про мои условия знают, про пьющую мать, про дядю Борю. Про бабку и деда. А не зовут. Я долго думала – почему? Пять комнат, несла́бо, всем хватает: столовая, гостиная, комната папаши с женой, спальня бабки и деда, дедов кабинет – все правильно, как академику без кабинета? Даже для Даши есть угол – каморка за кухней. Нормальная такая каморка, в пять полных метров и даже с окном. А Даша ночует два раза в неделю, в остальное время у сына. Казалось бы, да? А нет – мне комнаты не досталось. Не выделили. Бабка хитрая – зачем я им здесь насовсем? Ведь если у меня будет своя комната, возьму и останусь! А так – на правах гостя. А гость, как известно, приходит и уходит. И им, Леш, этого вполне достаточно. Ночую иногда в дедовом кабинете – да ради бога, мы, Лена, тебе очень рады! Но чтобы заселить? Нет, не надо. У тебя, внученька, есть своя площадь. Где ты прописана. Ну и стало мне все окончательно ясно – я им нужна, но… в меру, понимаешь? Есть внучка, копия сына. Одета, обута, сыта. Их совесть чиста. Но брать насовсем, заселять и прописывать? Нет уж, увольте! И так слишком много хлопот! А тут еще подросток, который рос не в очень хороших условиях. Да и Ленечке, сынуле, с ней сложно. А Леня – это святое. Про Лариску, понятно, никто и не думал.

Когда я это поняла, сначала было обидно – любовь наполовину? Разве так бывает? Оказалось, бывает. Короче, потом я смирилась – а если бы они вообще меня не нашли? Если бы тогда не приехали? И что бы со мной сейчас было? Где бы я была – в монастыре под Тулой или в Москве-реке?