Три жены

Через десять минут Лада лениво поднялась и направилась к себе в комнату. «Не получилось», – грустно решила Луиза и потянулась за четвертым пирожным. Блюдо опустело, и она понесла его на кухню. Там почему-то было темно. Луиза нащупала выключатель. Марья Александровна, охнув, отпрянула от окна. Несколько секунд Луиза удивленно смотрела на нее, потом прищурилась, что-то сообразив, выключила свет, подошла к окну. У подъезда, опустив голову, стоял Максим. Луиза краешком глаза посмотрела на Марью Александровну – ишь как переживает за внука. И снова – вниз. «Может быть, спуститься к нему, поговорить», – подумала Луиза и собралась уже отойти, как Максим вдруг поднял голову и сам пошел к подъезду. «Одумался», – вздохнула Луиза. Но Максим, не торопясь, шел куда-то в темноту наступающего вечера. Рядом с ним шла Лада. Марья Александровна облегченно вздохнула…

– Нет, Максим, ты совсем ненормальный, – говорила ему девушка через четверть часа. – У меня все это в голове не укладывается! Мы же не дети, в конце концов. Так нельзя.

Это она отчитывала его за горячие и сумбурные признания, сделанные только что.

– Я даже не знаю, что тебе сказать. Все это нелепо, нелепо…

Она не договорила, взглянув на Максима.

Он низко опустил голову, будто собирался вот-вот расплакаться. И что она, собственно, раскипятилась? Он ведь не сделал ей ничего плохого. Сказал только, что любит ее. Любит и просит ее руки. А она кричит на него. А ведь это так отвратительно, так…

Лада вспомнила, как кричали на нее. Кричал человек, которого она боготворила, за которого готова была в огонь и в воду. «Идиотка! Да я тебя… Я тебя с такой формулировкой уволю к чертовой матери, никуда никогда на работу не устроишься!» Как она ревела тогда. Разве можно, чтобы человек, которого ты так любишь, так любишь…

Лада осторожно заглянула в лицо Максиму. Вот, значит, все повторяется. Значит, ее сердцу нанесли такую глубокую рану только для того, чтобы оно потеряло чувствительность, чтобы ранило другие сердца. Он ей, она Максиму, он еще кому-нибудь. Цепная реакция! Нет уж, она положит этому конец. Пусть никто больше так не мучается, как она. Нужно его как-нибудь успокоить, предложить дружбу. Ну не дети же они, в конце концов!

И она заговорила иначе. Спросила, давно ли Максим не был у родителей в Энске. Рассказала, как была у них в гостях, на даче, на рыбалке. Молодой человек потихонечку оживал. Ему не верилось, что его красавица вдруг на полуслове так переменила тон. Он все понимает. Она погорячилась, а теперь успокоилась, идет рядом и весело смеется, совсем как его мама. «Милая моя, – думал он, – выходи скорее за меня замуж, я ведь все понимаю. Мы ведь уже совсем не дети!»

Они шли по городу в эту белую ночь и изображали из себя взрослых. У них были планы, привязанности и убеждения. У них были собственные взгляды на вещи. Удивительно только, как каждое слово одного было другому знакомо, как совпадали их мнения буквально по каждому поводу, буквально по каждому…

Ах какими они были детьми! Через час Лада уже забыла и про свою несчастную любовь в Энске, которую поклялась носить в памяти до конца своих дней, забыла, как только что отчитывала молодого человека, когда он попросил ее выйти за него замуж.

И он все позабыл. Позабыл, что знаком с Ладой уже целых два года, целых два года любовался ее фотографией, которую выкрал у бабушки. Позабыл, что это Луиза попросила его непременно прийти и «развеять» Ладочкину тоску по какому-то там типу из Энска. Он тоже все позабыл. Только дети могут так все забыть вдруг, когда рука случайно касается другой руки и сердце сладко замирает невесть почему. Только дети могут так быстро простить всему миру его обиды и наслаждаться выпавшим случайно счастьем. Только дети могут поверить в сотый раз там, где их уже девяносто девять раз обманывали. Они готовы строить свой мир снова и снова, как строят песчаные замки на радость набегающей волне…

Они зашли так далеко, что заблудились и впервые заспорили. Она говорила, что нужно свернуть налево, а он – что непременно нужно идти вдоль реки. Река – хороший ориентир, обязательно куда-нибудь выведет. Она удивилась. Ну не мудрость ли это, скажите? Ведь действительно, река должна куда-нибудь вывести. Река, наверно, и выводила их, только места были все равно незнакомыми, и чем дальше они уходили от дома, чем меньше прохожих попадалось им по пути в столь поздний час, тем ближе они жались друг к другу. Они были совсем как дети.

И под сорок восьмым фонарем – он считал, точно под сорок восьмым, – под фонарем, который не горел, потому что ночи были удивительно светлыми в начале июня, он все-таки решился.

Он остановился под пятнадцатым фонарем, по ее счету – под пятнадцатым, ведь она тоже считала эти фонари и думала только о том, что все любовные романы обязательно предполагают поцелуи под фонарями. Но он все шел и шел, и она принялась считать. И вот под пятнадцатым фонарем, когда уже бесконечное касание рук во время этой затянувшейся прогулки становилось более чем откровенным, под пятнадцатым фонарем он остановился и посмотрел на нее.