Три жизни Красина

Встреча на перроне ограничилась рукопожатиями, ничего не значащими улыбками и словами. Красин, встревоженный, быстро прошёл пустынный перрон и вдруг... восторженные возгласы тысяч людей. Привокзальная площадь могучим дыханием выкрикнула: «Vivat!»

Разорвалась пелена тумана, и Леонид Борисович увидел море лиц, весёлых, улыбчатых. Толпа не блистала изысканными нарядами. И в воздух летели не цилиндры, не шляпы, а просто кепи. Советского посла приветствовали парижские рабочие. Вот она, подлинная Франция!

Красин поднял шляпу, и новый каскад кепок взлетел над толпой. Леонид Борисович не спешил сесть в машину. Эта дружеская манифестация парижских пролетариев захлестнула его горячей волной счастья.

Чиновники французского министерства кисленько улыбаются, делают любезные приглашающие жесты — мол, в машину, господин посол. Нет, дудки, господа! Он ещё раз поклонится парижским рабочим. От всех советских тружеников.

Открытая машина с трудом пробивает себе дорогу в толпе. К ней подбегают, протягивают руки. Красин крепко жмёт мозолистые ладони. Французы остаются верными себе — цветы, цветы в декабре! Леонид Борисович так и не надел шляпы, не опустился на сиденье.

В одном из домов на Плясе Лафайет из окон свешиваются красные флаги. Леонид Борисович просит шофёра придержать машину. Машет шляпой.

Красин тихо шепчет жене:

— Здесь, в доме сто двадцать, помещается комитет Коммунистической партии. Это в нашу честь вывешены алые знамёна...

На рю де Греннель — столпотворение. К посольству сбежались корреспонденты. Эти проныры готовы броситься под машину и из-под колёс брать интервью.

Нет, сегодня никаких интервью. Репортёры не верят своим ушам. Послы так любят давать интервью, особенно в день прибытия. Корреспонденты не расходятся, хотя Аросев, начальник пресс-бюро, закрывает за собой двери посольства.

Через толпу, легко раздвигая её огромными ручищами, пробирается высокий человек. Его знают в Париже. Вот он пробился к двери и стукнул кулаком. Выглянул недовольный консьерж и тут же в испуге отпрянул. Тогда на дверь посыпался град ударов. Выскочил Аросев, пригляделся, потом расхохотался и протянул руку. Дверь захлопнулась за гостем.

— Маяковский! Маяковский! — Парижане плохо выговаривают трудную фамилию.

Любовь Васильевна бродит по комнатам. Всюду мерзость запустения. В каждой комнате завалы старой мебели, горы каких-то изодранных, пожелтевших бумаг. И грязь, несусветная грязь на обоях, потолках, шкафах.

Так Волину и не удалось расчистить эти авгиевы конюшни к приезду посла.

Красин настроен юмористически. В первый же вечер по прибытии он предстал перед сотрудниками посольства в каком-то полувоенном костюме, сапогах и велел всем немедленно переодеваться и «пробивать дорогу в тропическом лесу».

В этот вечер успели сделать немного — привели в божеский вид кабинет посла. И устроили на лестничной площадке временную приёмную. Ведь назавтра ожидались посетители.

А потом день за днём, шаг за шагом, «всем миром» очищали комнаты. На посольском дворе целый день пылал костёр, и декабрьский ветер уносил куда-то в сторону Сены чёрный пепел сгоревших бумаг, да и мебельной рухляди сожгли немало.

Дело подвигалось медленно. Французская прислуга, нанятая по рекомендации соответствующих учреждений, оказалась никуда негодной, единственно, что умели делать все эти швейцары, консьержи и прочие — подслушивать.

Для Леонида Борисовича наступили трудные дни.

В декабре, в девять утра ещё серо, особенно, если небо затянуто тучами.

В кабинете посла светит люстра и горят поленья в камине. От камина толку мало, согреть огромную комнату он не может.

Красин уже за столом. Внимательно просматривает газету за газетой, что-то подчёркивает, откладывает в сторону. Потом берётся за письма, телеграммы. Около камина лакированный столик завален визитными карточками, официальными приглашениями на банкеты, встречи, торжества. Изредка Красин подходит к столику, ворошит груду карточек, морщится. Ничего не поделаешь, такова участь посла, особенно в Париже, «протокол» здесь соблюдается пунктуально, французы не могут приступить к переговорам ранее, нежели отсидят на добром десятке банкетов.

Ровно в десять в кабинете появляются сотрудники посольства. Короткие доклады. О чём только не рассказывают послу его помощники — какие ящики с какими книгами найдены, где нужно починить провалившиеся лестницы и где вставить выбитые стёкла, что делать с телефоном, который молчит... И тут же напоминают о журналистах, рвущихся на приём, о назначенном визите к Эррио и к президенту Думергу. Спрашивают, как отвечать на злобную газетную шумиху, поднявшуюся по поводу торжественной встречи «красного посла» рабочими.

Во время докладов Леонид Борисович любит прохаживаться по кабинету. Подойдёт к балкону, отодвинет штору. И если рассеялись тучи и выглянуло солнце, он открывает балконную дверь — хотя на дворе декабрь, но на улице теплее, чем в комнате.

Балкон выходит в небольшой садик. Леонид Борисович уже успел измерить его. 171 шаг по кругу. Когда он спускается сюда отдохнуть, то ему вспоминаются тюремные прогулки.