Три жизни Красина

Красин выходит из оцепенения. Он, его партия в эти дни не имеют права на слабость.

Непривычно тихо в ЦК. Люди почти не разговаривают, боясь нарушить скорбную тишину.

Красин член комиссии по похоронам. Вместе с рабочими, почти не заглядывая домой, он обогревает кострами сбронированную лютыми морозами землю, долбит её — строится временный мавзолей.

Потом воскресенье. Гудки и минуты, когда жизнь остановилась.

Вечером, в пустой, холодной квартире он не находит себе места. Снова боль, боль, боль. И не с кем её разделить.

Самый близкий человек, друг, в Петрограде. Теперь этот город навеки станет городом Ленина. Туда, в Ленинград, к Тамаре Владимировне Миклашевской пойдёт это письмо, эта боль. Она поймёт.

«...Пишу тебе в воскресенье, только что похоронили Ленина. Вся эта неделя, как какой-то сон. И горе и скорбь невыразимы, и сознание чего-то неизъяснимо великого, точно крыло Истории... коснулось нас в эти жуткие и великие дни».

Она мало знала Ленина. А он знал, как себя — десятки лет счастья работы рядом с Ним. Никитич — Красин был с Ильичём до последних месяцев, дней и часов. Последние часы были мучительны.

«... Мука Владимира Ильича состояла в неспособности самому припоминать слова и говорить что-либо. Он был буквально в положении человека, на глазах у которого происходят понятные ему события, надвигается какое-нибудь несчастье, и он видит это всё и знает, как этому помочь или как-то предотвратить, но у него нет способа сообщения с людьми, он не может им ни написать, ни крикнуть о том, что видит и знает!»

Это письмо он будет писать долго-долго, пока хоть немного притупится боль, он будет рассказывать ей всё, что знает, и только об Ильиче.

«...Всю свою жизнь, вплоть до мельчайших деталей, вроде выбора квартиры, Владимир Ильич располагал так, как это политически было целесообразно, как было лучше для борьбы и работы...»

Что это — опять гудки? Красин вслушивается. Смотрит на часы. Да, за письмом он просидел всю ночь. А гудки — они возвестили, что наступил трудовой понедельник.

Международное положение Советского Союза укреплялось всё больше и больше. В 1924 году капиталистические державы одна за другой устанавливали дипломатические отношения с СССР.

Политика непризнания СССР, явно невыгодная самим капиталистическим странам, потерпела провал. Из крупных держав раньше других на этот путь стала Англия.

Франция также объявила о своём намерении восстановить дипломатические отношения с СССР, признала де-юре первое в мире государство рабочих и крестьян.

Эдуард Эррио — премьер Франции и министр иностранных дел, не торопясь, прочёл только что полученную депешу: «Всемерно приветствую предложение французского правительства о полном восстановлении нормальных дипломатических сношений между Союзом ССР и Францией с немедленным обменом послами и о безотлагательном открытии переговоров».

«Открытие переговоров» — за это уцепятся его недруги! Депеша подписана: «Председатель Центрального Комитета Союза ССР М. И. Калинин».

Калинин? Эррио не раз видел его портреты в советских газетах. А тогда, в 1922 году, так и не пришлось повидать Ленина, не встретился и с Калининым. Но вообще это была очень полезная поездка в загадочную большевистскую Россию. Из окна дома на Софийской набережной, где их поместили, он каждый день видел угол Кремля, три старые кирпичные башни, увенчанные зелёными шатрами, Большой Кремлёвский дворец, восхитительный Благовещенский собор в белом с золотом. Вспомнился и знаменитый Нижний Новгород. Ярмарка. Говорят, она уже не та, но впечатление грандиозное. Красавица Волга. А Путиловский завод! Есть ли подобные во Франции? Видел он и то, чего нельзя увидеть ни в одной другой стране. Полк кимрских рабочих, казарма которого стояла недалеко от печально знаменитой Сухаревки в Москве. Вокруг кишел чёрный рынок. А в казарме дисциплина, суровая, но справедливая. Идеальная чистота. У каждого батальона свой клуб — столы завалены книгами, журналами. В полковой библиотеке 10 тысяч томов. Мастерские для лепки, школы, оркестр и небольшой музей естественной истории. Солдаты подбирают бездомных детей, воспитывают их.

Это самое поразительное из того, что он увидел тогда в России. Да и как знать — может быть, такого он не увидит и за всю жизнь.

Через два года, на майских выборах, победил левый блок, и он возглавил кабинет. Наверное, своей победой левый блок во многом обязан тому, что в предвыборной кампании провозгласил необходимость установления нормальных отношений с СССР. Сейчас начало ноября 1924 года. Франция де-юре признала Советскую Россию. Почему же он, Эррио, теперь не уверен, что признание укрепит его кабинет? Эррио не хочется даже самому себе признаться, что многие предвыборные обещания остаются только обещаниями. И он не в состоянии выполнить их.

Чичерин, с которым Эррио давно состоит в переписке, ещё раньше предполагал, что, возможно, первым «красным послом» в Париже будет Красин.