Три жизни Красина

А разве не Россия революционизирует эти забитые, «тёмные» народы? Разве не она «подбирается» к Индии, установив добрососедские отношения с Афганистаном? Она «влезла» в Афганистан. Так кричали консерваторы. Об этом говорили в парламенте. Но Красин видел: в правящих кругах Англии нет единства. Многие, очень многие промышленники и банкиры считают, что вражда с Советами никогда не приносила пользы Англии. Судостроители, текстильщики, магнаты машиностроения были довольны тем, что Россия производит большие закупки в Англии и, что важнее всего, всегда день в день, час в час аккуратно расплачивается за приобретённое.

Не успел Леонид Борисович оглядеться в Лондоне, как конгресс консервативной партии в Скарборо вынес резолюцию, рекомендующую правительству разорвать торговые и дипломатические отношения с СССР.

Министр финансов Черчилль нагло заявил: «Я лично надеюсь, что доживу до того дня, когда мы покончим с дружескими отношениями с Советской Россией».

Да, нелегко будет здесь советскому послу.

Так пролетел месяц. Близилась 9-я годовщина Октября. Леонид Борисович чувствовал, что болезнь вновь усиливается. Возобновились головокружения. Он быстро утомлялся и теперь часто отдыхал на диване в своём кабинете. Никто из сотрудников посольства не догадывался о недомоганиях Красина. Скрывал он своё состояние и от семьи.

Но сам уже плохо верил, что и на этот раз болезнь отступит, даст ему возможность довести до конца то дело, ради которого он прибыл в Лондон.

Московские газеты в эти последние числа октября сообщали о новых успехах советской экономики. С газетных листов веяло чем-то праздничным.

Девять лет существует Страна Советов.

Красин роется в шкафу. Где-то тут лежали вырезки из английских газет за прошедшие годы.

Девять лет назад солидный и непререкаемый «Таймс» поместил телеграмму из Петрограда — это было на пятый день Октябрьской революции: «Господство Ленина, видимо, быстро идёт к своему концу».

Ещё одна вырезка, буквы полуистёрлись: 12 ноября 1917 года, «Дейли Телеграф» в передовой вещал: «Значительные массы войск отвернулись от мятежников в целом ряде центров... Возможно, что в момент, когда пишутся настоящие строки, вся эта безумная затея уже подавлена».

Красин быстро листает подшивку... Каждый день, чуть ли не два раза в день английские газеты, агентства, сообщали: «...есть все основания ожидать, что революция будет ликвидирована в течение нескольких дней», «Большевистское правительство со всеми своими странностями и донкихотскими глупостями обречено на гибель», «Социальная революция осуществлена экстремистами, которых поддерживает гарнизон. Но хотя на их стороне сила, у них не хватит ума для того, чтобы править страной».

Газетные вырезки завалили письменный стол. Красин отодвигает их. Откидывается в кресле. Но рука уже сама потянулась к перу.

«Девять лет Советской власти.

Кто думал об этой годовщине в 1917–1918 гг.?

Не пророчили ли буржуазные газеты всего мира, поддерживаемые мудрецами-политиками и экономистами всех стран, что уже через несколько недель Советская власть беспомощно сдаст захваченные позиции, не будучи в состоянии справиться с самыми элементарными задачами хозяйства, управления, финансовой политики?..»

Что это — начало статьи? Или, быть может, он просто зафиксировал на бумаге мысли, возникшие как бы в ответ на эти вот прогнозы английских газет девятилетней давности?

Леонид Борисович перечитал написанное.

Да, это начало статьи. И он напишет её, напишет для советской газеты. У него есть, что сказать советскому читателю. 9 лет Советской власти — девять лет неутомимой, напряжённой, труднейшей борьбы с голодом и разрухой, с открытыми врагами и недругами с дружеской улыбкой на лице.

Леонид Борисович не любит громких слов. Не любит и жалких. Правде нужно смотреть в глаза. Наверное, ему уже не написать статьи, посвящённой 10-й годовщине Октября. Он знает, что его болезнь — неизлечима. Если он и поверил там, во Франции, в чудо, то только потому, что эта вера нужна была ему, чтобы выполнить свою миссию в Лондоне. И вера помогла.

Но, увы, ненадолго.

Он будет бороться. Ведь он ещё ничего не успел сделать в Лондоне. Будет бороться, но он знает — пора подвести итог. А завещание?

Пусть оно звучит бодро, хотя бы вот так...

Красин вновь берётся за перо. Но потом снова кладёт его на место. Ведь завещание уже есть — его оставил Ильич. Разве Красин может что-нибудь прибавить к словам Ленина? Нет, только повторить...

«Наш вождь, наш Ленин, учил нас при жизни и приказывает теперь из гроба исполнять его завет, и там, где погибает видный, незаменимый боец, ставить на его место коллективную силу. Всё больше и больше смерть отнимает у нас сподвижников и соратников Ленина.

Но уже идёт гигантская молодая поросль, идёт смена, которая не только полностью возьмёт на свои плечи, но во многом разовьёт и усилит нашу работу.

Будем же бодры и радостны в юбилейный день Великого Октября...»

Вновь кружится голова. Шумит в ушах. А мысль застыла на одном — не нужно, не нужно писать о смерти... А может быть, нужно?

Нет, не нужно.