Три жизни Красина

Красин встал со своего места в президиуме. Вышел на авансцену. Речь его была краткой. Зал дружно аплодировал. Де Монзи хмурился.

Он выступил следом за Леонидом Борисовичем. Безобразно выступил, глупо.

Зал жиденькими хлопками отозвался на выкрики министра.

Красин объявил павильон открытым.

Часть советских экспонатов находилась в Гранд-Палэ, где начинался их осмотр. Красина задержали рабочие, те, кто принимал участие в строительстве советского павильона.

Они очень трогательно, с большим радушием преподнесли послу букет красных роз.

Почётные гости уже переходили улицу, направляясь к советскому павильону.

Когда появился Красин, а за ним с огромным красным букетом Любовь Васильевна, толпа рабочих, терпеливо ожидавшая окончания церемонии, разразилась рукоплесканиями. Послышались слова приветствия в адрес Советского Союза, в адрес советского посла.

Красин чувствовал себя счастливым. Он уже забыл о выходке де Монзи. Но министр тут же напомнил о себе. Совершенно позеленев от злости, де Монзи закатил истерику:

— Это политическая демонстрация! Это повторение того, что было в декабре на вокзале, я пришёл сюда на открытие художественной выставки, а не на политический митинг!..

Официальные французские представители чувствовали себя страшно неудобно.

Леонид Борисович как ни силился сдержаться — расхохотался. Смеялись и рабочие.

Де Монзи кинулся вон с выставки. За ним, пряча глаза от стыда, пошли и остальные официальные лица. Рабочие уже не смеялись, они свистели, улюлюкали.

А когда де Монзи уселся в машину, грянул «Интернационал». Его пела группа французских рабочих.

И под звуки пролетарского гимна Красин вошёл в советский павильон.

Прошло лето. Вновь порыжели каштаны на улицах Парижа.

Осенняя атмосфера царила и в переговорах между Красиным и французским министром иностранных дел. Уже сколько раз и Бриан и Пенлеве признавали, что черноморские суда принадлежат СССР, сколько раз писались и переписывались по этому поводу ноты. А суда всё ржавели в Бизерте.

И снова начинались утомительные переговоры. Французы опять вспоминали о долгах, договорённость, казалось уже достигнутая, рассыпалась, как карточный домик.

5 сентября 1925 года Красин уехал в Москву. Ненадолго, как он думал. В Париже его ждали дальнейшие переговоры. Они должны были охватить большой круг политических проблем.

Но в Париж Красин уже вернулся только для того, чтобы сдать дела и уехать на юг Франции лечиться.

Болезнь — злокачественное малокровие, — ранее теплившаяся в этом могучем организме, вдруг активизировалась, приступ следовал за приступом.

На юге ему стало лучше. Болезнь отступила. И он поверил, что надолго...

3 ноября 1925 года Москва известила, что Красин назначен полпредом в Англию. Но выехать в Лондон он не мог. Необходимо было ещё длительное лечение и отдых.

Глава двенадцатая. Скорбные бюллетени

Настала осень 1926 года. Ла-Манш встретил лёгкой качкой. А ведь был уже конец сентября, и пролив в это время бурлит. Но сегодня день выдался ясный, тихий. Красин не покидал своего шезлонга, уютно пристроившись в тени от большой пароходной трубы.

Леонид Борисович смотрел на море. Сколько раз приходилось ему пересекать этот пролив, и море то ласково приветствовало его, то грозно предупреждало о надвигающихся бурях. Теперь встреча с морем навевает тоску. Так же как и на юге Франции, в Антибе, где он лечился. Эта бескрайняя ширь — сама вечность. А ему в его положении ближе небытие.

Ещё на юге Франции ему, может быть впервые за 55 лет, пришла в голову с поразительной отчётливостью мысль — жизнь кончается. И уже идёт счёт последним дням. Но никто из близких не должен чувствовать этого...

В письмах к друзьям он меньше всего касался своего здоровья. Отшучиваясь, он писал Анатолию Васильевичу Луначарскому, что стал «вампиром». А ведь это было не смешно. Два раза в неделю на Ривьере и потом в Париже ему делали переливание крови. Врач почему-то всегда был недоволен донорами. А их было много, чудесных людей. Вся торгпредовская и посольская молодёжь наперебой предлагала свою кровь. Когда о болезни Красина узнали французские рабочие, то в посольство буквально началось паломничество — приходили совершенно незнакомые люди с предложением дать кровь советскому послу. Чаще других давал кровь доктор, лечивший Красина. У него подходящая группа крови. Это был его главный аргумент. Снимет пиджак, засучит рукав рубашки и спокойно приказывает помощнику нацедить в шприц 200–250 кубиков крови.

Переливания помогли. В Париже, после возвращения с Лазурного берега, Леонид Борисович чувствовал себя превосходно, даже перестал делать анализы крови. Красин грустно улыбнулся, вспомнив, как там, на Ривьере, домашние были удивлены, когда однажды утром на его столе нашли «бюллетень о здоровье Л. Б. Красина». Он сам составлял этот бюллетень и сам его подписывал.