Три жизни Красина

Потом они встречались в Министерстве иностранных дел. Красин плохо верил в «дружбу» льстивого министра, говорил с ним резко и откровенно.

Бриан увёртывался от главного. Обвинял в ведении «красной пропаганды» в ущерб французским интересам. «Не с кем разговаривать» — так резюмировал Леонид Борисович итог предварительных бесед с новым министром иностранных дел.

Не сдвинулась с места столько раз обсуждавшаяся проблема возвращения Советскому Союзу черноморских судов. Сорвались переговоры с банком «Насьональ де Креди» о финансировании франко-советской торговли. А тут ещё приспела выставка.

* * *

Поистине, послы должны быть мастерами на все руки. И во всяком случае, профессионально разбираться не только в политике, экономике, но и в вопросах искусства, да и мало ли ещё в чём.

В своё время французское правительство предложило Советскому Союзу принять участие в Парижской международной выставке декоративных искусств и художественной промышленности.

Выставка должна была открыться в мае 1925 года, но готовиться к ней начали буквально с первых дней пребывания Красина в Париже.

До открытия выставки оставалось четыре месяца. За это время там, в Москве, должны составить проект павильона, отобрать экспонаты. А затем всё это нужно переправить в Париж и успеть оформить залы.

Советское правительство поручило всю подготовительную работу Наркомату просвещения. Нарком — Анатолий Васильевич Луначарский — человек слова, он не даст дремать членам Выставочного комитета.

Но Луначарский в то же время и беспокоил Красина. Ведь кто-кто, а Леонид Борисович хорошо знал широкую натуру своего старого товарища и друга. Как бы Луначарский, увлёкшись, не задумал прислать на выставку весь Эрмитаж и Русский музей, экспонаты которых прославили искусство России прошлых столетий. Выставка, по мнению Красина, должна была отразить современное состояние декоративного искусства и художественной промышленности Советского Союза, показать заботу партии и государства о художниках и народных умельцах. Показать, что после всего, вынесенного страной, после неимоверных лишений и тягот, в ней не заглохли таланты, что их растят и пестуют.

Выставка обязана содействовать культурному общению Франции с Россией советской.

Конечно, можно было бы показать французам уникальные произведения старинных русских мастеров, кулибинские часы, чеканы, гарднеровские фарфоровые фигурки. Но такому показу возрадовались бы только белогвардейцы. Это прошлое России. Нет, на выставке должна быть новая Россия — советская. Есть советские плакаты, есть замечательные театральные декорации Художественного, Малого, Александринского театров, есть, наконец, ситец. Не тот, который прославил старую Россию, — советский ситец, с новым рисунком. Наверное, найдётся и фарфор, расписанный не георгиевскими эмблемами, не царскими вензелями, а советской символикой.

Красин написал обо всём этом подробное письмо в Москву. Луначарский подключил к работе по подготовке выставки Русский музей, Монетный двор, Ленинградский фарфоровый завод, Академию художеств, текстильные фабрики. Трудились виднейшие архитекторы и художники.

А в Париже, в советском павильоне, командовал Маяковский. Он, буквально, дневал и ночевал здесь. Художник и поэт, Владимир Владимирович вложил в оформление павильона свой вдохновенный талант.

И наконец, 4 июля 1925 года — день открытия советского павильона.

Но разве может вместить всех гостей небольшой зал!

Красин предвидел, что желающих присутствовать на церемонии открытия павильона будет значительно больше, чем позволит помещение. Поэтому он заранее договорился с генеральным комиссаром выставки, что открытие советской части произойдёт не в советском павильоне, а в огромнейшем «Зале конгрессов» в Гранд-Палэ.

Зал переполнен. Леонид Борисович внимательно приглядывается к толпе. Кого тут только нет, и всё же большинство прибывших на открытие — парижские рабочие.

Это радует. Это ко многому обязывает.

Красин волнуется. Он должен найти слова, близкие французским пролетариям. Он должен сказать им, что выставка открывается прежде всего для них. Пусть они увидят своими глазами, как живут, как трудятся и радуются русские рабочие, крестьяне, пролетарская интеллигенция, как растёт страна, которой они сами управляют.

В президиуме столпились официальные лица — сенаторы, члены парламента, даже финляндский посланник пожаловал. И конечно, писатели, художники. В первых рядах — агенты торговых фирм.

Министр просвещения Франции обещал прибыть собственной персоной. Из-за него открытие советского павильона отложили на несколько часов. Он, видите ли, был занят.

Давно пора начинать, а министра нет.

Бог его знает, когда пожалует? Ведь министр-то — де Монзи. Красин вспоминает характеристику, которую дал де Монзи Игнатьев. Впрочем, и Леонид Борисович уже не раз встречался с этим «другом» Советской России, успел убедиться в правоте игнатьевских слов.

Де Монзи опоздал почти на час.

Он был чем-то расстроен. Свита министра вежливо улыбалась. Де Монзи пожал руку послу, кивнул работникам посольства и даже не извинился за опоздание.