Три жизни Красина

За дверью оказался длинный тёмный коридор, потом ещё дверь, и, наконец, он на улице. Осмотрелся. И теперь не повезло, он снова на Маросейке, только вышел из соседнего парадного. Но филёра не видно. Енукидзе торопливо прошёл за угол, свернул, потом ещё и ещё.

Теперь можно и к Красину.

Леонид Борисович долго не выпускал из объятий.

— Пусти, дорогой, я давно не брился, исколю всего.

— Да, бородища у тебя жёсткая. Ну, раздевайся, раздевайся, проходи.

Любовь Васильевна тепло улыбнулась Авелю и молча ушла на кухню. Она уже привыкла, что такие «бородатые» гости мужа всегда голодны.

Когда минут через десять она постучалась в дверь кабинета, то с удивлением услышала:

— Тсс, тише, Люба, Авель уснул, и я боюсь его потревожить.

Авель спал, сидя в глубоком, мягком кресле. Красин осторожно стащил с Енукидзе сапоги, придвинул ещё одно кресло, положил на него ноги спящего.

Любовь Васильевна придвинула стул, поставила на него тарелку с мясом.

Авель блаженно посапывал.

— Так ни слова и не сказал, сразу как сел, так и захрапел. — Красин потушил свет. На цыпочках вышел из кабинета. — Люба, если тебе не трудно, выйди на улицу, только через двор, оглядись. Ты понимаешь, о чём я говорю.

На улице пусто. Декабрьский мороз разогнал прохожих. Филёр не стал дожидаться, когда выйдет Енукидзе из дома. Этот дом ему хорошо известен, не раз дежурил по соседству. Наверное, этот грузин там заночует. Пора доложить подполковнику Турчанинову, пусть пришлёт замену.

Авель проснулся только под утро. Ноги, руки затекли. Потянулся и задел стул. Едва поймал тарелку с мясом. Нашёл выключатель. «Эх, Никитич, Никитич, обо всём подумал». Авель с аппетитом съел холодное мясо. Тихо оделся. И так же тихо вышел из квартиры. Он зайдёт к Леониду Борисовичу на службу, там можно затеряться среди посетителей, а здесь не ровен час...

А из Москвы в Петербург уже было передано сообщение Московской охранки о том, что находившийся под наблюдением Авель Енукидзе посетил поднадзорного инженера Красина и провёл у него ночь.

В 1913 году Леонид Борисович окончательно переехал из Москвы в Петербург. Квартира на Мойке напоминала московскую, но была строже, сумрачней.

Когда уже совсем было собрался покинуть белокаменную, новая встреча. Вацлав Вацлавович Воровский, словно с неба свалился. Худой, бледный и безработный. Как и положено человеку, только что вернувшемуся из ссылки. Леонид Борисович стал припоминать, чем занимался Вацлав Вацлавович и куда бы его пристроить.

— Бонч из Петербурга пишет, зовёт на место редактора в издательство «Жизнь и знание». Но мне дорожка в Питер заказана, я так Бончу и отписал — де, мой лейб-медик говорит: «Не суйся в Питер, без лёгких останешься, а без лёгких, как видно из самого названия, тяжело...»

Вацлав Вацлавович не может не острить, хотя ему явно не до смеха.

— Постойте, Вацлав Вацлавович, ведь вы же в Техническом училище занимались, чуть-чуть курса не закончили, техника для вас не за семью замками...

— Дорогой Леонид Борисович, я могу быть: а) литератором, б) переводчиком, в) редактором, г) статистиком, д) библиотекарем, е) личным секретарём и вообще всем. Но лучше всего быть начальством: мало работы и много денег.

— К чёрту начальство. Помните, в 1905–1907 годах я служил в «Обществе электрического освещения». Так вот, там должно освободиться место инженера. 100 целковых в месяц и бесплатная квартира... Завтра же замолвлю словечко.

Воровский буквально встряхнул Красина. И так потянуло к старым друзьям.

Здесь, в Петербурге, Бонч-Бруевич. По словам Воровского, Бонч-Бруевич — неистовый книгоиздатель. Умрёт, завещание оставит: «Обернуть труп в печатную бумагу и сжечь на полном собрании сочинений Серафимовича или Гусева-Оренбургского...»

Скажет ведь! Язва!

Нужно повидаться с Бончем. Может, и помочь ему чем-нибудь. А может быть, через Воровского и Бонча он восстановит связи и с другими большевиками? Время наступает грозное.

В Петербург явился французский президент Пуанкаре. Его недаром прозвали «Пуанкаре-война». В Европе пахнет войной. Пуанкаре так и не смогли провезти по главным улицам Питера. Помешали демонстранты. А в переулках баррикады.

Война? Но загляните в европейские газеты. Тишь да гладь!

Кайзер Вильгельм катается на яхте по Северному морю. Николай II копается в саду. Французы усиленно обсуждают моды летнего сезона.

Война?

Глава седьмая. Война и революция

В эту ночь в Петербурге не спали. Срок германского ультиматума истёк в 00 часов. Россия не прекратила всеобщей мобилизации. Значит!..

Но кое-кто ещё надеялся. Может быть, в последнюю минуту одержит верх благоразумие?..

Час ночи! Два! Три!

Светятся окна в Министерстве иностранных дел.

Пылают в Главном штабе. И Зимний освещён.

Где царь?

Днём его не было в столице.

На Дворцовой площади молчаливая толпа. Ночью пришли те, кто надеялся.

Днём на Дворцовой жаждущие войны. Коленопреклонённые, истово поют гимн: «Боже царя храни».

Днём газеты расцвели броскими крикливыми заголовками: «Германские вандалы напали...», «На защиту святого отечества...»

«На защиту», — призывал император.