Три жизни Красина

Леонид Борисович очутился в трудном положении. Если он будет вести дело так же, как и его предшественник, то директора Сименса с ним церемониться не станут. Прогонят. И всё тут. А департамент полиции? Ведь за ним тянется очень пёстрый шлейф революционных дел. Тут же и арестуют. Конечно, он может сразу же перейти на нелегальное положение. И в конце концов снова уехать за границу. Зачем же он приехал сюда? Он и сейчас почти бесполезен для партии. Если же ему вновь удастся ускользнуть от полиции, то новый отъезд за границу принесёт лишь поиски места инженера в какой-то новой фирме.

Ну, а если он возьмётся за дело так, как умеет, считает нужным. Всё изменится. Он сможет ускорить строительство электростанций. Не побоится технических нововведений. Вот тебе и революционер... Большевик. Прямо в духе некоторых германских соцдеков. Но электростанции останутся в России, — они будут нужны другой России, без капиталистов и царя.

Очень трудную задачу подсунула жизнь Красину. И снова он один. Не с кем посоветоваться. И необходимо быть осторожным. Грош цена его респектабельности. Он ошибся. Ведь в России с первых же шагов, с первых дней «человек без тени» заметил за собой тень. Она была неотступной. И в жару, и в холод. На службе и даже, как ему казалось, дома.

Леонид Борисович обрадовался этой тени. Департамент полиции не станет следить за людьми, которые ему безразличны. Следят за теми, кого боятся.

«Департамент полиции верит в меня», — с усмешкой отмечал Красин. Иногда его забавляла беспомощность шпиков. Они не поумнели за эти годы. И им ли тягаться с человеком, который не оставляет следов. Даже тени.

А годы делали своё дело. Теперь не только Красин, вся Россия знает о провокаторстве Гапона, шпионстве Азефа. Нашлись провокаторы и в рядах большевиков.

Красину приходилось заново переоценивать людей, с которыми когда-то шёл нога в ногу, приглядываться к новым людям. Он прислушивался к новым веяниям, новым призывам, которые шли от Ленина.

Красин вёл дела фирмы со знанием и размахом. Иначе работать Леонид Борисович не умел. Он не считал прибылей, это забота бухгалтера. Зато в Берлине прибыли подсчитывали с дотошной немецкой пунктуальностью. И были весьма довольны. Дивиденды резко подскочили и к концу годичного пребывания Красина на своём посту — утроились.

Директора потирали руки. Этот Красин — сущая находка. И ему, конечно, тесно в границах московского промышленного района. Он должен возглавить предприятия концерна во всей России.

У Леонида Борисовича выбора не было. К тому же новое назначение позволит ему проверить собственную готовность стать руководителем целой отрасли промышленности страны. И ещё: отныне Красин будет жить в Петербурге.

А в конце 1912 года это обстоятельство для Красина было немаловажным.

В России назревала новая революционная ситуация. Столыпинщина потерпела крах. Царизму не удалось создать крепкой опоры в деревне. По-прежнему сельский мироед — кулак, высасывающий все соки из односельчан, становился послушным миру, как только дело доходило до погрома помещичьих усадеб. Не такую опору мыслил создать в деревне палач Столыпин. Провалилась и политика переселения на необжитые земли Сибири и Дальнего Востока, по формуле: «Дальше едешь — тише будешь». Переселенцы возвращались вконец разорённые, до крайности озлобленные, готовые на всё.

А в городах пролетариат, оправившийся от кровавых погромов, численно возросший, вновь заявлял о своих правах, своей непокорённости. Заявлял стачками, забастовками, демонстрациями.

И головой всему был пролетарский Питер. Там вышла легальная рабочая газета. Там заседают в новой, IV Государственной думе рабочие депутаты — большевики.

Любовь Васильевна с детьми до поздней осени пробудет на даче. Оттуда они прямо поедут в столицу. Леониду Борисовичу нужно ещё завершить многие московские дела.

Пусто в огромной квартире. Леонид Борисович орудует на кухне. Почему-то захотелось рисовой каши.

Каша убежала. Красину надоело колдовать над плиткой. Лучше уж всухомятку. Несколько бутербродов с чаем.

В передней звонок. Электрический, собственноручно проведённый. Звонит тихо, полушёпотом. Леонид Борисович невольно настораживается. «Кого это нелёгкая в такой поздний час?..»

Рука тянется к выключателю. Но Красин не зажигает света. Хозяина в тёмном коридоре сразу не разглядишь, а пришелец окажется как на ладони, в ярком освещении лестничной площадки.

Французский замок открылся бесшумно. Красин отступил в темноту.

Дверь приотворилась и мгновенно захлопнулась. Красин ничего не может разглядеть. Леонид Борисович бросается к выключателю. Перед ним высокий, стройный человек. В котелке, с тросточкой. Стоячий крахмальный воротничок, бабочка.

Леонид Борисович с этим человеком незнаком.

— Не узнаёшь, дорогой? Ай, ай, зазнался, зазнался, директор! Ну, тогда принимай князя Цулукидзе. Не хочешь? Директору зазорно. А в Константинополе сам полицмейстер считал, что я будущий кавказский Шевкет-Паша!

— Камо! Семён!.. Призрак!.. Наваждение!..

Камо оглядывается. Никого. Он радостно хохочет, сжимает в объятиях Красина.