Три жизни Красина

— Кацо, почему стареешь? Почему цвет лица какой-то жёлтый, как лимон? Нет, как айва!

Красин бесконечно рад и не скрывает этого. Только на секунду мелькнула и исчезла мысль — не проследили ли.

Леонид Борисович страшится не за себя. За Камо. Ведь он снова в бегах. Ушёл из окна уборной Михайловской больницы в Тифлисе. На верёвке спустился на берег Куры, а потом отсиживался не где-нибудь, а в подвале дома тифлисского полицмейстера! Только Камо может придумать такое. После побега шум стоял на всю Россию. Особенно, когда стало известно письмо Семёна тифлисскому прокурору: «...напрасны Ваши труды, напрасны Ваши поиски...»

Леонид Борисович хлопочет у стола. Закуска. Есть и вино, как жаль, что не получилась рисовая каша. Аллах её ведает, как она варится!..

— Ай, директор, совсем барином стал! Где твоя каша?

И прежде чем Красин опомнился, Камо выскочил на кухню, увидел кастрюлю с злополучной кашей. Долил её водой и... волчком закрутился на месте.

— Ты, наверное, разыскиваешь печку, Семён? Или, может быть, кашу лучше варить на костре? Развести? — Красин не мог отказать себе в удовольствии хоть немного отыграться за эту чёртову кашу.

— Слушай, директор, ты же варил кашу?

— Конечно, варил. Вот на этой печечке...

Камо недоверчиво посмотрел на какой-то ящик. В нём круглая дыра. Поперёк натянута длинная пружина.

— Издеваешься, да? Над князем издеваешься!..

Красин включил печку в электросеть. Засветилась «пружина».

— Скажи, пожалуйста... Нигде не видал такого чуда. Даже в Париже, у Ильича такой штуковины нет...

— Так ты из Парижа?

— Из Парижа, из Парижа, дорогой. Только после Парижа сидел в тюрьме, в Константинопольской, потом в Софии.

— Расскажи, как там Ильич?

Камо опустил голову и задумался.

— Как Ильич, спрашиваешь? Хорошо Ильич. А вот ты плохо. И не сердись, дорогой. Кто ты для меня, сам знаешь. Ильич тоже сердится. Это он дал мне твой адрес.

Красин был не рад, что начал этот разговор. Трудно объяснить Семёну, почему он, Никитич, отошёл от партийных дел и, этого не скроешь, разошёлся с Лениным.

Камо не стал продолжать. Он пришёл сюда не за тем. Он пришёл к Никитичу, которого знал, любил. Которому верил беспредельно.

За ужином много смеялись. Вспоминали, грустили. Красин понимал, что Тер-Петросянц хочет попросить у него совета, может быть помощи. Но Камо почему-то медлил, не говорил о цели своего визита.

— Ильич поручил мне снова заняться оружием и литературой. Через Грецию, Болгарию. И я привёз кое-что...

— Постой, постой, ты же говорил, что скитался по тюрьмам после выезда из Парижа.

— А, дорогой, это потом, когда второй раз искушал судьбу в Константинополе... Понимаешь, денег нет. Мало денег. Нет, нет, ты не думай, что я пришёл к тебе за «контрибуцией». За советом пришёл. Хочу «экс» сделать. Давай подумаем, как лучше. Когда мы вместе думали, всегда получалось.

Леонид Борисович ожидал всего чего угодно. Но этого...

Новый «экс»! С ума сошёл!

— Камо, а Ильич, а ЦК знают, что ты замышляешь?

Камо смутился. И Красин понял — конечно, не знают.

— Ты сумасшедший, если берёшься сейчас за экспроприации. Езжай-ка за границу и не лезь вновь под топор.

Камо молчал. Да и что возразишь. Уж если Никитич против, то, наверное, он ни у кого не найдёт ни сочувствия, ни поддержки.

Но почему. Почему? Партии так нужны деньги. Для всего нужны... Газету выпускать надо. Оружием запасаться. Как в 1905 году. Ведь сейчас, в 1912-м стачек столько же, сколько и в 1905-м и число их будет расти. Бастующим рабочим помогать надо? Надо!

— Деньги нужны, Никитич... Много нужно. Я же для партии...

Красин подошёл к письменному столу, отпер ящик, достал бумажник.

— Возьми, Семён, это всё, что у меня есть...

Камо сорвался со стула, обнял Леонида Борисовича, сжал, потом как-то обмяк, тихо отошёл.

— Если я возьму твои деньги, мне хватит их, чтобы совершить новую экспроприацию... На другое, на партию — не хватит. Но ты не хочешь, чтобы я делал «экс». Не возьму денег... Клади обратно.

Хитёр, ох, хитёр, Семён. Разве он не понимает, что теперь Красин — просто Красин, а не Никитич былых времён. Но ведь и тогда каждый «экс» согласовывался с Лениным, с ЦК, а не только с ним одним.

— Расскажи, что ты задумал?

Камо недоверчиво покосился на Красина. Но Леонид Борисович поудобнее уселся на стуле, готовый слушать.

— Каджарское шоссе помнишь? Узкое шоссе. А кругом овраги, горы. По шоссе каждый день ездит денежная почта. Люди есть, оружие есть. Нет денег купить лошадей.

— Камо, ты же не маленький, не впервой берёшься за такое предприятие. Ну, предположим, тебе удастся захватить денежный транспорт. На покупку лошадей моего бумажника хватит. А подумал ты, куда спрячешь деньги?

Камо не возражал, он просто слушал. Уже по тону Леонида Борисовича он понял: перед ним прежний Никитич. Обо всём подумает, предусмотрит любые неожиданности. А ты только знай мотай на ус.

Прощались тепло. Когда Камо одевался, Красин с удивлением обнаружил, что на нём не пальто, а какой-то серый плащ. И он ему явно мал. Любому бросятся в глаза эти короткие рукава, полы, которые нельзя застегнуть. Нет, так не годится.