Три жизни Красина

«На защиту», — вторили генералы, банкиры, помещики.

«На защиту», — истерически кричали кадеты, октябристы.

«На защиту»...

Меньшевики забыли торжественные клятвы. Решения конгрессов II Интернационала.

Социал-демократические бонзы Бельгии и Франции, Германии и Австрии предали рабочий класс. Они призывали к «защите» отечества. И вошли в свои буржуазные, милитаристские правительства.

Ещё утром 18 июля 1914 года Леонид Борисович знал, что война началась. Он не верил в благоразумие тех, кто её так долго и так тщательно готовил. Эти приготовления прошли у него на глазах. И в Германии. И здесь, в России.

Война сразу же поставила перед Красиным вопрос: что же дальше? Что будет с ним завтра? Ведь он глава русского филиала германской фирмы. Ясно — заводы Сименса и Шукерта будут, так сказать, секвестированы. Проще говоря, казна, военное ведомство наложат на них свою лапу.

До поры до времени охранка его не трогала, только усиленно следила. Такому «бережному» отношению со стороны полиции Красин был обязан службой в германской фирме.

А с сегодняшнего дня он не просто поднадзорный, а чуть ли не германский «промышленный атташе».

Положеньице!

С началом войны усилятся гонения на большевиков. Он уверен, власти немедленно закроют не только большевистские газеты, журналы, но и любые, если в них хоть словом, намёком кто-нибудь осудит начавшуюся бойню.

Первые месяцы войны будут заполнены «ура-патриотическим угаром». Хмельным бахвальством. В такое время всякий, кто против — немецкий шпион, и расправа будет короткой.

Война перевалила на второй год. Страшная, доселе небывалая. Мировая. Зарываются в землю армии Франции, Англии. На восточном фронте русские войска ещё пытаются маневрировать. Но после страшного Галицийского разгрома — им трудно оправиться.

Осенние дожди исхлёстывают изуродованную окопами и воронками землю. И некуда спрятаться продрогшему, голодному солдату. Немного осталось в живых из тех, кто год назад бежал в атаку с криками «ура». Уцелевшие знают, что у них нет будущего.

Города стоят хмурые, съёжившиеся под осенними холодными ливнями. На улицах и вокзалах, в лавках, присутственных местах — преобладает серый, грязноватый цвет. Цвет поздней, ненастной осени. Война стучится в каждый дом, в каждую дверь. Костылями, тысячами искалеченных, повестками о тысячах и тысячах убитых.

И «отечество» проигрывает войну.

Леонид Борисович сохранил за собой директорский пост на нескольких заводах, ранее принадлежавших Сименсу и Шукерту.

Ах, как чесались руки у полиции!

Схватить и упрятать. Туда, где уже томятся депутаты-большевики. В Туруханский край, Якутию или ещё дальше?..

Нельзя. Как ни чешутся руки.

Этот инженер, будь он трижды... нужен «отечеству».

Немцы знали, кого поставить во главе своего филиала. Таких, как Красин, — единицы. Может быть, они, инженеры, всё-таки спасут «отечество»? Министры этого сделать не могут. Министры и генералы «не умеют считать».

Они считали, что в арсеналах лежит 4 миллиона винтовок. Значит, их хватит на всю войну. Но в первый же год потребовалось 8 миллионов. А где их взять? Русские оружейные заводы изготавливают всего 525 тысяч.

Русские генералы так и не смогли подсчитать, сколько же понадобится пороху на год войны. Русские заводы производили 380 тысяч пудов. Русские солдаты сожгли в 1914 году — 700 тысяч.

Инженеры умеют считать. Красин крупный инженер.

Леонид Борисович понимает: откажись он работать в военно-промышленных комитетах, чего он этим добьётся? Каторги? Наверняка.

Сможет он быть полезен партии, товарищам, сидя где-нибудь в якутской медвежьей берлоге? Нет, там он будет бесполезен. Мало того — он не знает, оценят ли такую «жертву» его бывшие товарищи, соратники, после всех этих лет?

Кому это нужно? Леонид Борисович никогда не кривил душой. Особенно в таких беспощадных диалогах с самим собой. Но иногда хочется и обмануть самого себя... Разве он один? Разве не работают на промышленных предприятиях тот же Глеб Кржижановский или Иван Иванович Радченко. И Вацлав Воровский тоже...

Правда, Вацлава устраивал он сам. Кстати, от него письмо. Жалуется, что не смог ужиться в «Электрическом обществе». Неполадки с каким-то там Митей Верещагиным (чёрт его знает, кто такой!). И если есть возможность, то Вацлав не прочь переехать в Петроград.

Ну, а лёгкие?

Потерпят лёгкие. Время-то какое!

Вацлав Вацлавович действительно не сработался со своим «электрическим начальством». Отвык подчиняться. Привык к свободе (даже в ссылке). И хочется писать, творить. А какое уж тут творчество. Говорят, «поднадзорный». Да к тому же и без диплома...

А Воровскому служба нужна лишь для заработка. Он вовсе не собирается бросать свою литературную, партийную работу. И уже послал Бончу рукопись большой статьи для «Современного мира».

Из Швейцарии Владимир Ильич шлёт тревожные письма ближайшим товарищам по партии. Спрашивает о судьбе большевистских изданий. Они разгромлены. Может быть, если удастся перебраться в Петроград, Воровский сумеет возобновить выход журнала «Просвещение».

В Москве к Воровскому нагрянул неожиданно Красин, насмешливый и пропахший весной.