Три жизни одного из нас

— Все? — мечтательно заулыбался «жених». — Это тебе кажется, что все… Придем в палатку, я продолжу…

— Хватит меня пугать! — еще возвысила голос она. — Все твои выходки мне известны!

И резво пошла по тропинке к лагерю. Чуть помедлив, Колька двинул за ней. Карцев перевел дух, но потом заспешил вслед, с тем же топором в руках: ничего еще не кончилось.

Когда полог палатки за ними опустился, он стал чутко вслушиваться, оставаясь метрах в двадцати, у кострища. Там стали что-то бубнить и бубнить, но без криков и визга. Он все же не уходил и, чтобы дать им знать о своем присутствии, вновь стал колоть поленья, предназначенные для костра. Потом говор стих, но какое-то шевеление в палатке продолжалось, и он не прекратил своего полуночного урока.

Вдруг из палатки выскользнула Людмила и подошла к нему.

— Все в порядке, Сергей Андреевич, — сказала она обыденно. — Идите спать…

Было в ее голосе и повадке нечто лживое, отстраненное… «Что он с тобой сделал?» — хотел спросить Карцев, но, встретив тусклый взгляд, сник и пошел к своей палатке.

— Завтра поговорим, — добавила вслед Люда, но он не обернулся.

Наутро, еще до связи, Аркадий Алексеевич спросил требовательно у Карцева:

— Кто это вздумал среди ночи дрова колоть, не знаешь?

— Я, — признался Сергей Андреевич.

— Ну, а причина? — не отступался начальник.

— Людка со своим разбиралась, а я присутствовал в качестве фактора сдерживания.

— С топором?

— Ну…

— Р-развели тут страсти-мордасти! — вскипел Кривонос. — Разгоню всех к чертовой матери! А говорил: Вы ошибаетесь!

— Не могу себя унять, Аркадий Алексеич… — повинился Карцев. — Действительно, лучше бы отправить ее восвояси… Без баб скучновато, зато от дела не отрывают.

— Ну, ты ходок… — восхитился начальник. — То-то все наши бабы о тебе высокого мнения, хотя красотой ты, по-моему, не блещешь… На слова что ли горазд?

— Вам, примерным мужьям, не понять! — убежденно заявил «ходок». — Тягу надо к ним иметь — и все. Впрочем, как показывает данный пример, лучше бы ее не иметь вовсе…

И вот, когда Люда высказала-таки начальнику свою сокровенную просьбу (к своей досаде, в отсутствие Карцева), тот проявил и твердость и такт.

— Значит, ты с ним дальше строить жизнь не собираешься?

— Ни за что!

— Задача! Тебя еще я мог бы перевести в другой отряд: у Давыдова нет, к примеру, поварихи… Но вот горняки мне сейчас все здесь нужны: этот объект первоочередной и раньше начала августа горняки отсюда не тронутся…

— А что же мне делать? — не на шутку испугалась Люда.

— Ну, если не хочешь работать в другом отряде, — подсказал Кривонос, — имеешь полное право уволиться…

— Да не хочу я увольняться! — вскричала обескураженная Люда. — Я хочу в этом отряде работать! Но без Кольки!

— Люда, не начинай сказку про белого бычка, — напомнил начальник. — Я все понял. Осталось решить: что важней для дела? И я решил: останется Николай. А ты собирай вещи: машина за мной придет уже сегодня, и ты уедешь тоже.

— Как же так? — чуть не заплакала Люда. — А где Сергей Андреевич?

— На шурфах, конечно. Где ж ему быть? А причем тут Сергей Андреевич?

— Ну, без него же нельзя, наверное, он ведь начальник отряда…

— Можно, — отрезал начальник партии. — Такие вопросы решаю я и только я!

Люда посмотрела сквозь слезы в неумолимые глаза, сникла и побрела к своей палатке.

Колька выдержал лишь неделю. Узнав, что завтра с участка в город поедет машина с пробами, он подошел к Карцеву, избегая смотреть в глаза:

— Я уеду с этой машиной!

— Зря, — веско ответствовал Сергей.

— А мне плевать! Здесь мне тошно!

— Хорошо, — согласился начальник. — Сейчас составлю тебе окончательный наряд на проходку шурфов и справку об удержании за питание. Подпишешь — и свободен.

Колька потоптался, взглянул с угрюмоватой дерзостью, но, так ничего и не сказав, пошел прочь.

О том, что не сказал, он написал в записке, которую после отъезда Кольки передал в запечатанном конверте его напарник. «Хрен кудрявый, хоть ты мне напакостил, и за это надо бы тебя мочкануть — живи пока. Но помни! Эта дура начала мне вворчивать о великой любви к тебе… Три ха-ха! Я ей тут же показал, что такое любовь: поставил на колени и дал за щеку! А потом отодрал в жопу! Только не подумай, что я ее сильно оскорбил: меж нами такая любовь — дело обычное. А ты, наверно, ее в эти губки жарко целовал? Проняло? Вот то-то… Думай в другой раз, во что вляпаться можешь. А вообще, на дороге мне лучше не попадайся!».

Сергея Андреевича действительно проняло. Он сидел перед этим листком с кисло-печальной миной и вспоминал выражения Людиных глаз: игривое, доверчивое, радостное, умоляющее, затуманенное страстью, тревожное и последнее, тусклое…

— Бедная Люда… — пробормотал он, и эти слова прозвучали в пустой палатке как эпитафия. Причем не столько ей (чувствовал он), сколько тому романтическому периоду жизни самого Карцева, который все-таки закончился.

Глава восьмая Патетическая