Три жизни Жюля Верна

…Александр Дюма никогда не жил подолгу в Париже. После пышного путешествия в Алжир на собственном корабле он уединился в своем новом замке «Монте-Кристо», вблизи Сен-Жермена. уже свыше двадцати лет на Францию и весь читающий мир из лаборатории Дюма сыпался целый дождь романов, повестей, драм, комедий, путешествий, хроник: одних романов вышло до пятисот томов… Под руками этого литературного волшебника ливень его произведений превращался в золотой дождь, но он умел так же легко тратить деньги, как и наживать. Последней его причудой было создание Исторического театра, где должны были итти только его собственные пьесы, поставленные с чудовищной роскошью. Но революционные события заставили театр закрыться.

Теперь Дюма отдыхал, принимая в своем сказочном дворце тысячи самых странных посетителей.

Дюма был вторым человеком в Париже, которого Жюль Верн хотел видеть перед… перед чем? Возвращением в Нант к конторке нотариуса? Завоеванием литературного Парижа? Что мог знать о своем будущем молодой Жюль Верн, человек, который в зрелые годы сумел далеко заглянуть в будущее всего человечества?

В том же салоне мадам Баррер Жюль встретился с кавалером дАрпантиньи, хиромантом, прославленным во всем аристократическом Париже, любимцем Дюма. «Александр Великий», как восторженные поклонники называли автора «Трех мушкетеров», увлекался хиромантией, графологией, медиумами и верчением столов. И «кавалер» охотно согласился захватить с собой молодого студента, когда следующий раз поедет в Сен-Жермен.

Стройные готические башни, выступавшие из-за высоких вязов, окружавших замок, сразу заставили Жюля Верна настроиться романтически. Но действительность оказалась еще более фантастической, чем мог себе представить молодой парижанин. С каждым шагом взору посетителя открывались все новые постройки: птичник, конюшни, обезьянник, театр… И за каждой дверью стоял слуга-араб в чалме.

Волшебный сад окружал главное здание: шумели искусственные водопады; как слюда, блестели миниатюрные озера с карликовыми островами. И на одном из них, как дом Гулливера, возвышался восьмиугольный павильон из массивных камней — рабочая студия самого «Монте-Кристо», хозяина замка. На каждом камне этой постройки было высечено название одной из книг или пьес Дюма, а над аркой единственного входа этого здания, куда не допускался никто из посторонних, красовалась латинская надпись: «Cavea canem» — собачья пещера!

Вечный праздник царил в этом огромном доме из «Тысячи и одной ночи». Гости приезжали и уезжали, кто оставался на день, кто на неделю или на месяц. Хозяин был одинаково любезен со всеми, хотя часто не знал своих гостей даже в лицо, а не только по имени. Винные погреба Дюма казались бездонными. Обед незаметно переходил в ужин, с наступлением темноты в саду вспыхивали бенгальские огни, и дрожащие лучи фейерверка озаряли здание театра, где каждый вечер для гостей Дюма шли его пьесы.

У этого вечного карнавала была, однако, изнанка. Волшебный замок «Монте-Кристо» был для Дюма великолепной рекламой, создавал ему огромный кредит и гипнотизировал воображение издателей. Он давно уже работал не один, а со многими «помощниками», которым он давал лишь план произведения и проходился редакторским карандашом по готовому роману. Издатели, зная его манеру работать, не принимали от него рукописей, где видели руку переписчика, — ведь тогда не существовало машинисток, — и великолепный «Монте-Кристо» содержал в своем штате специального переписчика, почерк которого не отличался от почерка самого Дюма.

Но уже с весны 1848 года, когда революция и политика направили внимание парижан на более глубокие и злободневные произведения, заметно упал спрос на романы Дюма, хотя его «лаборатория» продолжала напряженно работать. За великолепным спокойствием хозяина никто не мог бы разглядеть, — и меньше всех наивный юноша Жюль Верн, — что всемирно известная «фирма» находится накануне банкротства, что Дюма судорожно мечется в поисках денег, изыскивает средства отсрочить свои миллионные долги.

На этот раз Жюль не испытал разочарования, как при встрече с Гюго, показавшимся ему слишком скромным и простым. Даже сама внешность Дюма как бы свидетельствовала о том, что он человек необыкновенный.

Перед молодым провинциалом стоял сказочный великан с курчавыми волосами негра — ведь его мать была мулаткой — и лицом бегемота, где человеческими были лишь маленькие глазки, светлые, хитрые и зоркие. Черты огромного лица слегка напоминали пятна на диске луны во время полнолуния. Хриплый голос звучал, казалось, откуда-то издалека, как рев обильного, но не бурного водопада. Жюль успел отметить, что речь «повелителя слов» не слишком остроумна и скорее добродушна, чем величественна. Но у этого чудовищного по обилию потока красноречия была одна особенность: о чем бы ни шла речь в разговоре, Дюма очень умело, но в то же время и очень безапелляционно всегда сводил его к самому себе.