Триалог 2. Искусство в пространстве эстетического опыта. Книга первая

Кадр из фильма Александра Сокурова «Фауст»

Фауст.

Кадр из фильма Александра Сокурова «Фауст»

Итак, «Фауст». Здесь все значительно сложнее и не так символически прямолинейно, как в трех предшествующих картинах. Фильм, кстати, тоже в старинном формате 3×4, практически черно-белый, хотя в редкие моменты там появляются цветные вставки, нагруженные особым, именно художественно-символическим значением. Общий световой тон близок к предшествующим фильмам — сумеречно-серый. Однако здесь этот серый, — иногда холодно-серый, иногда — тепло-серый, иногда близкий к сепии или к цвету старинных немецких гравюр, — художественно очень значим и поднимается нередко до утонченного эстетизма. Многие кадры и сцены фильма потрясающе красивы. Здесь по приближенности к красоте изобразительного искусства Сокуров иногда поднимается почти до Гринуэя, хотя тот в этом плане, конечно, недосягаем. Одна из вершин живописности в этом плане — нежный в пастельно-сепийных тонах прекрасный лик погрузившейся в свои переживания Маргариты, долго занимающий весь экран в момент ее драматического разговора с Фаустом.

Главным носителем и предельно карнавальным символом власти в картине является, конечно, Ростовщик (выполняющий функции Мефистофеля). Он скупает души людишек, которые выстроились к нему в огромную очередь (ученик Фауста Вагнер стоит там 150-м и готов уступить свою очередь Фаусту, где-то перед ним стоят и местный пастор, и ректор университета), и исполняет за это мелкие человеческие (слишком человеческие) желания. Он имеет предельно, карикатурно безобразное тело (для этого Сокуров показывает его обнаженным, купающимся в водоеме, где женщины, в том числе и прекрасная Гретхен, полощут белье и весело подшучивают над уродством Ростовщика) с маленьким хвостиком и без признаков пола, но умное, лукавое и даже по-своему красивое и вдохновенное лицо (его прекрасно играет уникальный актер Антон Адасинский).

Фауст, напротив, какой-то угрюмый, безвольный, нищий, непонятно к чему стремящийся (и стремящийся ли вообще) ученый, который не находит в анатомируемом трупе никакой души, не верит в ее существование, да и в Бога, кажется, не верит, поэтому спокойно готов продать свою мифическую душу Ростовщику (в демоническую силу которого он поверил, убедившись предварительно в ее действенности, конечно) за одну ночь любви с Маргаритой. Он вроде бы и нравственный, честный человек, вроде бы и влюбился в Маргариту, вроде бы и стремится овладеть законами природы, чтобы что-то создать самому. Однако все это вроде бы — в фильме во всех его деяниях и намерениях настойчиво демонстрируется какая-то двусмысленность.

А вот носитель власти на земле, Князь мира сего, Ростовщикуверен во всем и все знает о людях, он верит и в Бога, естественно, ибо знает Его почти что лично, а может быть, и понаслышке от своих предков (он как-то мимоходом оправдывается перед Фаустом, что дескать Еву соблазнил не он, а его древний предок). О Боге Ростовщик постоянно и с какой-то уважительной полунасмешкой напоминает Фаусту, который навсегда застрял на первой фразе Евангелия от Иоанна (не может понять в каком это смысле в начале было слово), при случае с юродским вожделением лобызает лик Христа на кладбищенском распятии, так же вожделенно и с какими-то ужимками целует лик Мадонны на статуе в храме, при этом не прочь и справить нужду по большому в том же храме, когда живот прихватило от выпитого флакончика цикуты, припасенной Фаустом для себя, уже готового отправиться в мир иной от беспросветности и скудости жизни. Ростовщик у Сокурова — типичный юродивый почти в прямом христианском смысле этого термина, — умный, много знающий, но скрывающий это под личиной внешне непристойного поведения и безобразного внешнего вида, — при этом еще и обладающий некоторой властью над людьми, чем юродивые обычно не обладали. В общем — это совсем не Мефистофель Гёте, не Демон Лермонтова-Врубеля и не Мефистофель Антокольского (кстати, интересно и знаменательно в скобках вспомнить, что Антокольский, завершив после множества долгих поисков своего предельно символичного Мефистофеля (1883), хотел назвать скульптуру «XIX век», но потом, для «понятности» зрителям, назвал все-таки «Мефистофелем», над образом которого он и работал много лет).

Фауст и Маргарита. Кадр из фильма Александра Сокурова «Фауст»