Триалог 2. Искусство в пространстве эстетического опыта. Книга первая

Если же попытаться обнаружить архетипические корни рассматриваемого мифологического сюжета, то представляется уместным вспомнить мудрое предостережение Юнга: «Разум часто преувеличивает влияние чисто физических условий, и соединение полов кажется только вопросом чувств, а побуждением к такому соединению главным образом является чувственный инстинкт. Но, если мы задуманы природой в высшем смысле как сумма всех явлений, тогда физическое начало — лишь одна из ее сторон, другая же — пневматическое, или духовное. Первое всегда считалось женским, второе — мужским. Цель первого — союз, второго — разделение. Из-за переоценки физического начала наш современный разум потерял духовную ориентацию, то есть пневму» (Myst. con. 94). Для Юнга «последняя и самая серьезная противоположность» была удачно выражена алхимиками «взаимоотношением между мужским и женским началом» (ibid). Можно предположить, что и художники, по большей части интуитивно, стремились на художественном уровне создать образы, символически выражающие эти взаимоотношения, ведущие к единению противоположностей.

Но наряду с тенденцией к синтезированию (соединению) противоположностей, не менее, если не более, и в жизни, и в искусстве действуют силы, способствующие разъединению и обособлению антиномических начал и элементов. Они также могут найти свое символическое выражение. Разъединение происходит на разных уровнях и с разными целями.

Мужское и женское начала — противоположности. Изначально они пребывали в единстве (согласно книге Бытия), затем претерпели разделение и снова устремляются к соединению. «И к мужу твоему влечение твое» (Быт. 3, 16). На основе тайного влечения элементов друг ко другу[36] основана и алхимическая практика создания высшего синтеза противоположностей, равно как происходят сочетания душ и тел в человеческой жизни. Однако в той же алхимии есть и иной принцип: разъединения. Мне кажется, что в мифе о Пане и Сиринге, если рассматривать его на уровне архетипа, лишь бросающего свои проекции в земное сознание, нашла свое отражение эта разъединительная тенденция. Было бы слишком просто списать ее на то, что Ницше называл «смертельной враждой полов», хотя на первый взгляд образ нимфы, в ужасе убегающей от эротически-чувственных домогательств козлоногого Пана, подтверждает эту двусмысленную истину. Дело будет выглядеть несколько сложнее, если вспомнить миф об Аполлоне и Дафне. Если Пан не блистал красотой, то про Аполлона никак этого не скажешь. И, тем не менее, нимфа убегала от солнечного бога с не меньшим ужасом, чем Сиринга от божества лесов и пастбищ. Это наводит на мысль, что в обоих случаях речь идет (на языке мифа) о несколько иной проблеме, чем сочетание мужского и женского принципов.

На языке метафизического синтетизма это означает поиск соотношения между асимметричными несочетаемостями. Они представляют собой нечто иное, чем симметричные антиномии (Адам — Ева). В мифах о Пане и Аполлоне рассказывается о попытке сочетаться с женским принципом, но данным в асимметрическом соотношении с принципом мужским, потенцированным до божественного (в античном смысле) состояния. Адам и Ева — симметричны по отношению друг ко другу. Пан и Сиринга, Аполлон и Дафна — асимметричны. Поэтому неудивительно, что сочетания такого рода, которое обычно имеет место в жизни и обусловливает ее продолжение, здесь не происходит. Женское начало (нимфа) ускользает от мужского (божество), но в этом ускользании, бегстве она переживает магическое превращение в новую экзистенциальную форму. Сиринга превращается в тростник. Дафна — в лавр. Таким образом, в результате мифологически-эстетического процесса возникает новое качество: на языке Андрея Белого, «нечто третье», т. е. символ.