Триалог 2. Искусство в пространстве эстетического опыта. Книга вторая

Я тогда понял, что в связи с Византией и вообще православным богослужением у меня не хватает материала и, главное, конкретного богослужебного или хотя бы воцерковленного опыта. А относительно синтеза искусств уже в современном понимании я тогда тоже испытывал определенный скепсис, хотя в обратном меня вроде бы пытались убедить и русские символисты, и Скрябин, и Кандинский со своим «Желтым звуком», и, отчасти, о. Павел. Да и Рудольф Штейнер, с которым я тогда начал постепенно знакомиться, создавал свой Гётеанум, конечно, имея в виду определенный срез именно синтеза искусств. Тем не менее, во все последующие годы эта тема ушла из моего сознания, а вот сейчас пожелтевший листок с планом ненаписанной статьи опять возбудил какие-то движения в моем сознании, и я решил поделиться своими давними соображениями с Вами. А с кем же еще? Ведь Вы в процессе литургического действа живете в среде, которую и о. Павел в свое время, и я под его влиянием в 70-е годы считал во многом созданной именно с помощью этого синтеза. Так ли это? — хотелось бы мне спросить Вас сейчас, и, может быть, совместно поразмышлять на эту тему.

Для этого я направляю Вам свои старые тезисы, несколько развернув их в достаточно связанный текст, в котором для Вас, я думаю, нет ничего принципиально нового, но важно, как сегодня Вы изнутри Вашего и церковного, и художественно-эстетического, и эзотерического опыта смотрите на эту проблему. Мне было бы это и интересно, и полезно, ибо более компетентного собеседника на эту тему сегодня найти невозможно.

Вот неожиданно обретенные мною на Страстной неделе (теперь уже апрельские сего года) тезисы.

Проблема синтеза искусств имплицитно вызревала в культуре еще с глубокой древности. Первыми и, может быть, наиболее органичными опытами синтетического объединения искусств в некое целостное действо были культовые мистерии древних народов, в частности, древних греков. Они основывались на мифологическом сознании, которое находило конкретное сакрально-художественное выражение, воплощение, презентацию в мистериальном действе, включавшем в свой состав целый комплекс древних искусств. Синестетический синкретизм древних мистерий в начале XX века хорошо прочувствовали, как известно, некоторые русские символисты, особенно глубоко Вячеслав Иванов, Андрей Белый (на основе антропософии Рудольфа Штейнера), композитор Александр Скрябин, и усматривали в нем перспективы для будущего синтезированного развития искусства.

Между тем активно развернувшиеся в XX веке исследования византийского искусства, культуры, эстетики показали, что следующим шагом после античных мистерий в развитии мифо-синестетического сакрально-художественного опыта и сознания стал литургический синтез искусств византийского богослужения. Первым, как известно, эту тему тезисно, но достаточно четко сформулировал еще в 1918 г. о. Павел Флоренский. Сегодня, после основательного изучения патристической и византийской эстетики, византийского храмового искусства, можно с еще большей уверенностью, чем в начале прошлого века, утверждать, что византийцами действительно был заложен фундамент для организации храмового синтеза искусства на духовно-синестетических началах.

Храм осмысливался византийцами как духовно-материальный космос, некий реальный посредник между миром земного бывания и метафизической реальностью подлинного бытия. Соответственно и все средства художественного выражения (искусств): архитектуры, живописи, декоративных искусств, певческого искусства, освещения храма, драматургии литургического действа были направлены на созидание этого космоса. Динамику и жизнь ему придает само храмовое сакральное действо с его глубинной мифо-символологией, движением, событиями, таинствами, т. е. всей церковной жизнью, в которую активно включены не только ведущие действо священнослужители, но и все верующие, участвующие в нем.

Литургическое действо византийцев предельно символично. И эта символика, будучи сакрально-мифологической по своему существу, воспринималась византийцами в процессе богослужения как реальная символика. Литургический символ в сознании византийцев не только символизировал (в современном понимании), но и реально являл символизируемое. Презентность метафизической реальности в литургическом символе составляла сакральную основу храмового синтеза искусств, его духовные скрепы. Реальная символика храмового духовно-материального космоса имела своей высшей точкой, центром духовного восхождения пресуществление Св. Даров во время Литургии и причастие им (Дарам) участвующих в литургическом действе, реальном единении верующих с духовным Центром и Средоточием Универсума — Богом.