Триалог 2. Искусство в пространстве эстетического опыта. Книга вторая

Между тем, я хотел бы напомнить Вл. Вл., что у него где-то в загашнике лежит как минимум четыре страницы начатого письма о музее Пикассо и замысел написать о какой-то уникальной выставке в Орсэ, которой он нас как-то заинтриговал, даже не дав ее названия, а теперь своекорыстно скрывает от бедных россиян, с грустью наблюдающих за ростом не по дням а по часам новой мощной стены отчуждения между нами и Западом, за которой уже начинает скрываться не только Орсэ, но и весь Париж, а с ним и остальная Европа. Единственная надежда теперь в плане информации о художественных явлениях по ту сторону Стены на о. Владимира, но он как-то затаился в своей берлоге и молчит. Ваш московский отшельник просит нижайше Вас, друг мой, прерывать время от времени свой сеанс исихии и радовать нас новыми порциями Ваших художественно-эстетических открытий.

Всем дружеский весенний привет.

Ваш В. Б.

342. В. Иванов

(05.05.15)

Дорогие друзья,

отрадно после долгого перерыва начать письмо с обращения ко всему триаложному братству, вновь подающему знаки пробуждающейся жизни в полном и гармоническом согласии с весенней природой. Обмен мнениями, инициированный В. В., показывает, что виртуальные дискуссии, включавшие в свой репертуар дружеские побоища и умилительные примирения, оставили неизгладимый след в наших душах. Мне особенно близка высказанная Н. Б. мысль о том, что в прошлых беседах мы уже приходили «к своеобразному синтезированию наших художественно-эстетических позиций». Таким образом, приступая к обсуждению многоликой проблемы художественного синтеза, мы можем в известной степени опираться и на наш собственный экзистенциальный опыт. Вчитываясь и вдумываясь в ваши, друзья, последние письма, я нахожу в них возможность нового синтеза и шеллингианского потенцирования наших позиций в рамках начинающегося собеседования.

Еще в 60-е годы мне было ясно, что основы художественного синтеза закладываются в метафизическом измерении. Слово «метафизика» я употреблял в качестве знака (signum), не придавая ему строго академического содержания. Так понимаемые термины-знаки, выражаясь в духе Ясперса, являются «не формирующими предмет категориями, но знаками для мыслей, взывающих к экзистенциальным возможностям». Иными словами, понятие-знак служит опорной точкой для перемещения размышляющего сознания в духовный мир. Такое трасцендирование может осуществляться человеком на свой страх и риск, например, тем же Ясперсом. Но, как правило, оно проходило в рамках определенной традиции, транслирующей ритуалы и прочие практики, способствующие преодолению границ, поставленных эмпирическому сознанию. Процессы такого рода в древности (и не только) принято называть инициацией. По мере того как терялась связь культуры с мистериями, утрачивалась и способность проводить синтезы на метафизическом уровне. Поскольку потребность в них в той или иной степени оставалась, то стали возникать суррогатные проекты, градацию которых я пытался очертить и систематизировать в конце 60-х годов.

Теперь — вполне для меня неожиданно — по инициативе В. В. в нашем виртуальном пространстве возникла тема художественного синтеза, которую наш высокочтимый магистр совершенно справедливо связывает с мистериями древности. Н. Б. также отмечает интерес к ним в среде символистов. Так или иначе, но занятия французским и русским символизмом приводят к необходимости поразмышлять о связи искусства со школами эзотерического толка. Вторая половина XIX века во Франции изобилует именами оккультистов, хотя по большей части мы имеем дело с эпигонами, эклектиками и шарлатанами, неспособными внести в культуру плодотворные духовные импульсы. На этом фоне в более благоприятном свете предстает фигура Пеладана, стремившегося соединить новые художественные течения в живописи, музыке и литературе с эзотерическими традициями, а их — в свою очередь — примирить с католицизмом. Пеладану удалось сплотить вокруг себя (хотя и на сравнительно короткое время) большое число настоящих художников-новаторов. Но радикальных перемен пеладановский эксперимент не принес и остался в истории своего рода курьезом, не имевшим серьезных последствий. Тем не менее, вероятно, следовало бы исследователям отнестись к Пеладану с большим вниманием, и я рад, что Н. Б. в своем письме вводит в наш дискуссионный оборот это имя. Впоследствии надеюсь и сам поговорить на эту тему, но, забегая вперед, кратко замечу, что пеладановская критика распространенных тогда представлений о синтезе в искусстве кажется мне во многом отвечающей существу дела.