Трясина. Год Тысячный ч.1-2 (СИ)

В ту ночь я проснулась от того, что над нашей улицей зажёгся прожектор на вращающейся мачте. Такие прожекторы имелись в каждом квартале Вильска, и включали их только во время чрезвычайного положения. Где-то вдалеке взревела сирена. Затем послышались резкие свистки жандармов. Облава. После расстрела площади прошло уже больше недели, но охота на участников мятежа всё ещё продолжалась. Ночами слышались свистки и выкрики команд, а днём по улицам города разъезжали, громыхая, стальные фургоны с решётками на окнах. В таких фургонах перевозили арестантов - кого в острог, а кого и на Оружейную, воронью на радость...

Я лежала, глядя в темноту. По стенам и потолку с периодичностью в несколько минут пробегал луч прожектора. Потом я услышала, как скрипнула входная дверь, и в коридоре что-то зашастило. В нашем бараке имелись две квартиры, соединённые общим коридором, и наружные двери обычно не запирались. Первой моей мыслью было: Наверно, сосед-забулдыга вернулся домой. Сейчас начнёт ломиться к себе в квартиру, кляня свою благоверную последними словами. Потом будет мордобитие и крики. Потом они помирятся и улягутся спать. Обычный их концерт.... Минуты шли, но из-за двери не доносилось ни звука. В коридоре царила гробовая тишина. Помер он там, что ли?

Окрики жандармов были всё ближе. Вскоре я услышала в отдалении лязг винтовок и топот множества ног, обутых в тяжёлые армейские башмаки. Стражники. Ходят по домам с облавой. Отбросив одеяло, я сидела на кровати в одной льняной рубахе и напряжённо прислушивалась. Я уже поняла, что к нам в дом зашёл чужой человек ... мятежник. Ищет спасения. Эта стая гонит его, как затравленного зверя. И никто ведь не заступится... Я осторожно спустила ноги на пол, на цыпочках подошла к двери и приложила к ней ухо. Затем я сняла засов, и приоткрыв дверь, выглянула в коридор.

- Есть кто? - спросила я вполголоса.

Молчание. Темно было, хоть глаз выколи, но я знала - он там.

- Не надо тут стоять. Сейчас стражники придут, а здесь спрятаться негде, - говорила я шёпотом. - Слушайте, у меня погреб есть. Тут, в квартире. Они не знают.

Мои глаза немного привыкли к темноте, и я разглядела человека, который стоял, прижавшись к стене. Я протянула ему руку.

- Идём. Ну, скорее. А то соседи проснутся.

Увидев, что он все ещё колеблется, я схватила его за рукав, втащила в комнату и захлопнула дверь. Я уже знала, где можно укрыться беглецу.

В бараках вроде нашего ни погребов, ни чуланов не предусматривалось. Однако у нас в квартире имелось что-то вроде схрона. Мы соорудили его сами, когда жива ещё была мать. Как-то раз одна из досок пола треснула и провалилась. Мы с матерью осторожно сняли её и заглянули в подпол. Внизу зияла чёрная впадина. Спустив туда масляную лампу, мы обнаружили песчаный грот шага в три шириной и глубиной почти в человеческий рост. На дне грота собралась лужица воды. Наверное, фундамент просел. Мы не стали звать рабочих, оставив всё как есть. Если эта хибара когда-нибудь провалится сквозь землю, ничего страшного. Не жалко. Дом принадлежал не нам, а городскому совету. Мы кое-как приладили доску на место. При желании её легко можно было отодвинуть в сторону и спрыгнуть на дно грота. Позже мы укрепили его стены подпорками и бросили на дно кусок фанеры. Получился неплохой ледник. Летом мы хранили там свежее молоко и рубленую сырую рыбу, которую покупали на базаре.

Опустившись на колени, я отодвинула доску. Из подпола дохнуло холодом. На минуту в комнате стало светло - в окно ударил луч прожектора. Я подняла глаза и взглянула на человека, стоящего передо мной.

- Чёрт! - вырвалось у меня.

Ромеец. Выглядел он, правда, как последнее отребье - волосы спутанные, лицо в кровоподтёках, из-под простой стёганой куртки выглядывает разодранная, забрызганная кровью рубашка. Как будто он только-только вырвался из уличной потасовки. Холера, только этого мне не хватало!.. В комнате снова сделалось темно. Голоса стражников слышались уже совсем рядом. Несколько мгновений я размышляла. Ничто не мешало мне взять его за ворот и вытолкать за порог. Я могла закричать, позвать на помощь жандармов - благо они были поблизости. Могла бы. Но вместо этого я подтолкнула его к схрону.

- Давай. Туда, - проговорила я.

- Спасибо тебе, - ответил он.

Говорил он на чистейшем ромейском. В их устах язык Империи звучит, как удар кастетом в лицо. Резко и хлёстко. Семгальцы так не говорят. Нас выдаёт своеобразный местечковый говор, который не в состоянии вытравить даже имперская школа. "Порченный ромейский", так они это называют.