Трясина. Год Тысячный ч.1-2 (СИ)

Плеск весел о воду и скрип уключин разносились далеко над рекой, окутанной туманом. Лодочник помалкивал, чему Нартос был несказанно рад. У него не было ни малейшего желания выслушивать чужую болтовню. Склонившись над кормой, Нартос протянул руку к темной воде. Край рукава его монашеской хламиды тут же намок. Вода была холодна, как стылый металл. Река звалась Вуж'алка, что на местном наречии означает 'Змеевна, 'Дочь Змея'. Согласно легенде, Вужалка приходилась сестрой-близнецом багряноструйной Рудице, подземной реке, что течёт в царстве мёртвых. 'Дочь Змея' брала исток в чащах Сумерязи, южной оконечности провинции, и, минуя Срединные Равнины, бежала к Северному морю. У самого устья Вужалка делала крутой изгиб, извиваясь, будто всамделишная змея, и вплотную подбираясь к самой Северной Топи. Места тут были дикие и малозаселённые - песчаники, болота да чёрный ельник на многие мили вокруг. Пустынная, тоскливая местность, ничего примечательного. После того, как королевство Семгален было переведено в статус имперской провинции, некоторые ромейские аристократы принялись строить себе резиденции на обрывистых берегах Вужалки. Оттуда открывался довольно живописный вид на песчаники, а летом здесь можно было поохотиться на хогов - низкорослых болотных вепрей, леванов - гривастых волков, а также пятнистых рысей, чей мех был особо ценен. Эта пустошь могла привлечь разве что любителей охоты на диковинных зверей, но даже они здесь надолго не задерживались. Соседство с Северной Топью давало о себе знать. Жутковатые легенды, с нею связанные, тут, конечно, ни при чём. Побасенкам полуграмотных язычников ромейцы не придавали значения. Скучновато здесь просто, развлечений мало. И воздух гнилой. И вода отдаёт торфом. Пробыть тут можно день-другой, самое большее - неделю. И всё, скорей домой. К Порфировому морю, под щедрое южное солнце. На Полудень, как говорят местные. Забавное же у них наречие. 'Юго-восток' на их языке звучит как 'восход полуденный'. И ромейцев они зовут 'полуденцы'. Или 'полднёвцы'. Сразу и не выговоришь. Впрочем, в городах провинции местные уже бегло говорят на ромейском, а северное наречие вытесняется на окраины, медленно, но неуклонно угасая. Подумать только... Всего лишь двенадцать лет...

Нартос вздрогнул, услышав голос лодочника. Тот что-то говорил ему, но погруженный в свои мысли, Нартос не разобрал слов.

- Я говорю, не наклоняйся к воде, - терпеливо повторил лодочник. - А то вцепятся тебе в одежду и утащат на дно.

- Кто?

- Да утопленницы, - лодочник рывком выдернул весло из воды, будто оно за что-то зацепилось. - Тут они. Распустили волосы, грести невозможно. Вёсла путаются.

Удивленный, Нартос стал всматриваться в темную поверхность реки. В какой-то момент ему почудилось, будто он различает в воде светлые пряди. Они слегка покачивались, как стебли водяного растения... Да нет же, нет здесь ничего. Это морок. Игра теней. Дымка, клочья тумана. Всего-то. А ведь они взаправду верят. Проклятое это место, зачарованное, говорят они. Здесь всё соткано из снов. И как во снах, всё тут зыбко, изменчиво, неверно. Чёрный ельник вдруг обернется армадой призраков, из-за камня покажется мертвец с натянутым луком в руках и колчаном ледяных стрел за спиной, на ровном месте вдруг вздыбится гора, а твердая земля растечётся трясиной... Но ты ведь не язычник, чтобы принимать всерьёз эту нелепицу? Всему есть объяснение. Альбин Гхор... помнишь его? А как же. Выскочка не слишком знатного происхождения, что уже в тридцать с небольшим дослужился до командира дворцовой стражи. Помнишь, как он смеялся? 'Да полигон у них там был, скорее всего. Манёвры отрабатывали, и явно не один год. Теперь земля там нашпигована саммеритом, и в воде он тоже. Отсюда и призраки. Водички саммеритовой хлебнёшь - и не такое увидишь. А эти живут там целыми поколениями. Они порченые уже. От рождения с чертями хороводятся, потому что рождаются полудурками. Это всё саммерит, я говорю!..'

- Альбин... Альбин... Алаис... - пронеслось над водной гладью, будто вздох ветра в прибрежных лозах.

У кормы над водой взметнулась тонкая, бледная рука. Нартос не успел отстраниться, и ледяные скользкие пальцы обвили его шею. Затем он увидел лицо утопленницы. С ее мокрых волос струями сбегала вода, широко распахнутые глаза были подернуты белесой пленкой, как у мертвых рыб. Распухшие синие губы раздвинулись в болезненной усмешке, блеснули белые зубы. Нартос вскрикнул и отшатнулся. Рука соскользнула, рот утопленницы раскрылся, как в немом крике. Она простерла ладони к небу, будто с мольбой о пощаде - или об отмщении - и медленно погрузилась на дно, исчезла в непроглядной черноте вод.

- Алаис...

- А я ж предупреждал, - проворчал лодочник.