Тридцать седьмое полнолуние

Юджин машинально похлопал по боку, но кармана на майке не было.

– Будь добр, я папиросы в комнате оставил.

– Нашел мальчика на побегушках, – проворчал Матвей, слезая с подоконника. – Дымишь и дымишь, как паровоз. Вот загнешься в дороге, что я с тобой делать буду?

Он принес папиросы и пепельницу, потом, чертыхнувшись, сходил за зажигалкой. Юджин прикурил, задумчиво посматривая на собор.

– А в войну его обложили мешками и затянули маскировочной сетью. Купола покрасили. Цвет такой противный, серо-зеленый. Маме моей он уж больно не нравился. Говорила, на сердце от него тяжело. А как на отца похоронка пришла… – Юджин поморщился, потер грудь под майкой.

– Ты лучше скажи, как твое сердце, – мрачно попросил Матвей.

– Так же, как у всех стариков! – Юджин затушил папиросу. – Вейка, а все-таки что с этим Яровым?

Матвей закрыл глаза и прислонился виском к откосу. Под веками жгло. Не заплакать бы.

– Вот не хотел я сюда, – сказал он, и эхом откликнулось в памяти: «Тебе еще рано ехать в Сент-Невей, но потом будет поздно…» – Не спрашивай, Юджин. Я все равно не скажу.

Слышал шаги в коридоре, и кто-то орал, чтобы выбрали его. В какое-то мгновение Нику показалось – это кричит он сам. Закусил губу и очнулся, только увидев, как на футболку капнула кровь. Он заставил себя встать, переодеться и умыться.

Снова сел на кровать, сгорбившись и сжав руки между колен. Прошлая жизнь возвращалась редкими вспышками: кадрами, голосами, запахами, звуками, и не всегда удавалось связать их между собой. Точно складывал мозаику – один кусочек, другой. Но их было слишком мало, и цельная картинка не получалась.

Куда-то девалось несколько часов. Вроде только что смотрел на стрелки, и была половина четвертого, а вот уже циферблат не разглядеть в сумерках. Ник щелкнул выключателем – свет ударил по глазам.

Когда он в следующий раз посмотрел на часы, ночь перевалила за середину.

А потом за ним пришли.

Долго вели узкими коридорами, в которых не было окон. Ничего не было, только бетонные стены, бетонный потолок и такой же пол. Тень сжалась в комочек и забилась под ноги, приходилось на нее наступать.

Открылась дверь, и тень порскнула за спину. Ник оказался в маленькой комнатке. Там за столом сидел мужчина в докторском халате. В хромированном лотке под светом настольной лампы поблескивала ампула. Рядом лежал шприц.

– Садитесь.

Ник отшатнулся, но конвоир взял его за плечи и силой заставил опуститься на стул.

Мужчина взял ампулу, постучал по ней ногтем и отломил кончик.

– Левую руку, пожалуйста.

Лица Ник не видел, оно оставалось в тени, слышал только голос.

Тонкая игла нырнула внутрь ампулы. Всосала бесцветную жидкость.

– Не надо, – сказал Ник. – Пожалуйста.

Просить было глупо. Он понимал это.

Конвоир перехватил его руку и развернул так, чтобы доктору было удобнее. Влажная от спирта ватка коснулась кожи.

– Стойте! Этого мальчика без препарата.

Знакомый глуховатый голос. Ник оглянулся. На фоне дверного проема вырисовывалась угловатая фигура Юджина Мирского.

– Но инструкция… – удивился врач.

– Правила устанавливает л-рей. Он сказал, что не надо.

Почему? Передумал?!

Врач сердито кинул ампулу в металлический контейнер. Звякнуло, там уже лежали пустые.

– Черт знает что! Вы мне хоть бумагу напишите, я же препарат вскрыл.

– Хорошо. Провожу мальчика и вернусь.

Мирский потянул Ника за локоть.

В коридоре после душной комнатушки показалось холодно. Ник аккуратно высвободил руку, не хотелось, чтобы Мирский заметил гусиную шкуру.

Через несколько шагов они оказались перед железной дверью в резиновой окантовке. Дверь открылась, пропуская. Мягко чавкнуло за спиной, гася звуки.

Первое, что увидел Ник, – лавку. Настоящую, деревенскую, срубленную из дерева. Поперек лавки лежали пеньковые веревки. Рядом стоял стул на металлических ножках.

Пол был влажным. Пахло кислым, похожим на рвоту.

– Эй, я тут.

Ник повернулся. В дальнем конце узкой комнаты сидел в кресле л-рей. Поджал ноги, закутался в казенное одеяло с печатью, только голова торчала.

– Юджин, можешь идти, – приказал Дёмин. Говорил он очень тихо.

– Ты уверен? – спросил Мирский.

– Вполне. Уходи. Я тебя позову.

Снова чавкнула дверь.

Л-рей шевельнулся, и Ник разглядел, что Дёмин придерживает на коленях кружку, обернув ее уголком одеяла.

– Чего стоишь? Бери стул, топай сюда.

Железные ножки неприятно проскрежетали по бетонному полу. Ник подтащил стул, развернул его и сел, сложив руки на спинке.

Яркие лампы заливали светом комнату, и было хорошо видно, какое бледное, с прозеленью лицо у Дёмина. Губы распухли, на них темнели ссадины, свежие, с запекшейся кровью. Длинные пряди волос слиплись, на лбу поблескивали капельки пота.

Что это с ним?

Л-рей потянул к губам кружку. Лицо его исказилось, когда начал прихлебывать мелкими глотками.

– Тьфу, гадость. Поставь эту дрянь куда-нибудь.

Ник взял кружку и опустил на пол. Стук – металла о бетон – царапнул по напряженным нервам.

Дёмина знобило. Он натянул одеяло повыше и спросил:

– Когда пришли Псы, тебе было холодно?

– Да.

– Чепуха! Холодно – это как мне сейчас. Понял?

Ник послушно кивнул.