Тридцать седьмое полнолуние

Ногти снова впились в ладонь – выдержать взгляд, обязательно!

– Уверен? – интересуется дед.

– Да.

Короткое слово. Падает, точно свинцовая пулька. Уронить его легче, чем спросить…

Тихо в доме, но дед еще не ложился, Ник слышал шаги в коридоре.

Отчетливее стали тени – выкатилась из облаков луна. С тихими щелчками двигается минутная стрелка. Поскрипывает старый дом. Кто-то шуршит в саду.

Металлическое клацанье. Это повернулась ручка на двери, ведущей в коридор.

– Микаэль, ты спишь?

Георг пересек проходную комнату и встал на пороге.

– Нет.

Дед опустился на край постели. Шевельнул рукой, точно хотел коснуться одеяла, но передумал. Сцепил пальцы, обхватив колено.

– Я знаю, о чем ты хотел спросить. Если бы все случилось наоборот и на твоем месте оказался Дёмин, что было бы тогда. Правильно?

Ник кивнул.

Дед сидел, сгорбившись и приподняв плечи. В полумраке он походил на старую нахохленную птицу.

– Я очень люблю тебя, Мик. Ты единственный, кто у меня остался. Но если бы Псы выбрали иначе… – слышно было, как дед перевел дыхание, – вполне вероятно, что сейчас бы Матвей Дёмин читал твое досье. Вот так. Я мог бы соврать, Микаэль, но не хочу. В этом обманывать нельзя.

Шевелились на потолке тени.

– Прости, мальчик.

Дед все-таки протянул руку. От шерстяного обшлага пахнуло лекарствами: сердечными каплями и валерианой. Ник стиснул зубы.

Ладонь погладила волосы, коснулась щеки – и вздрогнула.

– Мик!

Отвернуться бы, спрятать мокрое лицо в подушку. Но Ник подался вперед и уткнулся лбом в дедово плечо.

– Иногда у нас нет выбора, Микаэль. Это наш долг. Наше служение Отечеству. Право и обязанность.

Она стояла напротив районного отделения УРКа и никак не могла заставить себя перейти улицу. Светофор уже несколько раз менял красный свет на зеленый, а Таня все ежилась на ветру у потрепанного стенда с газетами. Стекло помутнело, бумага пожелтела, и можно было разобрать только заголовки, набранные крупным шрифтом. Газеты висели прошлогодние. Тане очень хотелось вернуться в то время, когда еще ничего не случилось. Когда еще мог приехать л-рей и все исправить.

Вчера он позвонил.

Телефон надрывался на полочке возле двери. Таня сидела в своей комнате, закрыв уши ладонями, и твердила: «Меня нет дома. Меня вообще нет». Она сразу поняла, кто на другом конце провода.

Телефон умолк, но тут же зазвонил снова – слишком громко для пустой квартиры, и Таня поднялась.

В коридоре по углам лежали тени. Сумрачно поблескивало зеркало. В нем отразилось Танино лицо, бледное, с закушенной губой. Расширившиеся зрачки заняли почти всю радужку.

Надрывался звонок. Казалось, еще немного, и у старого телефона лопнет от натуги сердце.

Таня сняла трубку. Пластик сразу прилип к влажной ладони.

– Алло.

– Татьяна Мальевская? Старший лейтенант Сайгар, – небрежно бросил куратор. – Жду тебя завтра в одиннадцать.

Тени по углам зашевелились, заворчали, точно разбуженные медведи.

– Но я уже была на отметке.

– У доброго дедушки Савельевского? Значит, придешь еще раз.

Таня отвела трубку от уха, чтобы голос не царапал барабанную перепонку.

– Но он уже поставил штамп!

– Мальевская, в чем дело? У нас отменили пункт шесть-два? Ты обязана являться по вызову куратора или другого офицера, допущенного к твоему делу, в любое время дня и ночи.

– У меня завтра занятия в училище, – тоскливо сказала Таня.

Сайгар помолчал. Тишина сочилась из телефонной мембраны, густая и вязкая.

– Хорошо. В семнадцать, – смилостивился куратор.

Обессиленная, Таня привалилась к стене. Мокрые волосы прилипли к шее. Плакала гудками трубка…

…Минутная стрелка приближалась к двенадцати. Если опоздает – Сайгар напишет докладную, а это отметка в личном деле.

Переключился светофор. Красный. Еще несколько секунд.

Пролетели по улице машины. Таня позавидовала каждому сидящему внутри: они вольны ехать куда угодно.

Сменился цвет. Зеленый.

Как всегда, на крыльце заболел живот. Влажная от мороси ручка выскальзывала из ладони. Дверь открывалась с трудом – тугая пружина. Едва пропустив, тут же захлопнулась с глухим стуком.

Сегодня в кабинете плотные зеленые портьеры были задернуты, горела лампа – но ее скрывал зеленый же абажур. Лейтенант Сайгар в своем кителе казался огромным ящером. Притаился в засаде, ждет. Вот сейчас выстрелит липким языком, и нет ее, Тани.

В углу кабинета сидел еще кто-то, но лицо его скрывала тень, а всматриваться было страшно.

– Ну, чего встала, как корова на выставке? Садись.

Перед Сайгаром лежала папка с ее делом. Дымился окурок в пепельнице.

Стул тихонько скрипнул, когда Таня села.

– Вот свидетельство. Здесь стоит отметка. – Она все еще надеялась, что Сайгар проверит печать и отпустит.

– На хрен ты мне эту бумажку тычешь? А то я сам не знаю.

Лейтенант придвинул пепельницу, смял окурок и закурил новую папиросу, рассматривая Таню сквозь дым.

– И что он в тебе нашел? Ни кожи, ни рожи. Разве что кудри, а толку с них? Скажи, Генчик?

Тот, что сидел в углу, улыбнулся. Отразили свет стальные коронки у него во рту. Глаза – свинцовые плошки.